А) Политический строй и управление
Солженицын - человек, который пережил не одно политическое преобразование в России. А также знаком с социально-политическим устройством множества стран. Находит ли он, ссылаясь на собственный опыт идеальный строй? Скорее нет, чем да. Без сомнения, у него есть определенные предпочтения, но говорить о его конкретном видении, считаю нельзя. Вертикаль власти будет существовать, очевидно, всегда, так как он не существует безвластного государства. И эта вертикаль в той или иной степени любом случае будет находиться в определенной конфронтации со своим народом.
Граждане должны иметь права на собственность, свободу слово и еще много прав, но, как подчеркивает Солженицын: "Источник силы или бессилия общества -- духовный уровень жизни, а уже потом -- уровень промышленности. Одна рыночная экономика и даже всеобщее изобилие -- не могут быть венцом человечества".
Чистота общественных отношений -- основней, чем уровень изобилия. Если в нации иссякли духовные силы -- никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасёт её от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всех возможных свобод -- на первое место всё равно выйдет свобода бессовестности: её-то не запретить, не предусмотреть никакими законами. Чистая атмосфера общества, не может быть создана юридическими законами.
Конечно, какая-то определённая политическая форма постепенно будет нами принята,-- по нашей полной политической неопытности скорей всего не сразу удачная, не сразу наиболее приспособленная к потребностям именно нашей страны. Надо искать свой путь. Сейчас у вас самовнушение, что нам никакого собственного пути искать не надо, ни над чем задумываться,-- а только поскорей перенять, "как делается на Западе".
Но на Западе делается -- ещё ой как по-разному! у каждой страны своя традиция. Только нам одним -- не нужно ни оглядываться, ни прислушиваться, что говорили у нас умные люди ещё до нашего рождения.
Государственное устройство -- второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве -- допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве -- невыносима и самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности -- то это проявится при любом строе.
Политическая жизнь -- совсем не главный вид жизни человека, политика -- совсем не желанное занятие для большинства. Чем размашистей идёт в стране политическая жизнь -- тем более утрачивается душевная. Политика не должна поглощать духовные силы и творческий досуг народа. Кроме прав человек нуждается отстоять и душу, освободить её для жизни ума и чувств.
Говоря о государственной форме, Солженицын приводит мнение Освальда Шпенглера, который, по его мнению, верно, указывал, что в равных культурах даже сам смысл государства разный и нет определившихся "лучших" государственных форм, которые следовало бы заимствовать из одной великой культуры в другую. А Монтескьё: что каждому пространственному размеру государства соответствует определённая форма правления и нельзя безнаказанно переносить форму, не сообразуясь с размерами страны.
Для данного народа, с его географией, с его прожитой историей, традициями, психологическим обликом,-- установить такой строй, который вёл бы его не к вырождению, а к расцвету. Государственная структура должна непременно учитывать традиции народа. "Так говорит Господь: остановитесь на путях ваших и рассмотрите и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему." (Иерем. 6, 16).
Народ имеет несомненное право на власть, но хочет народ -- не власти (жажда её свойственна лишь процентам двум), а хочет, прежде всего, устойчивого порядка.
Если избрать предлагаемый далее порядок построения институтов свободы снизу, при временном сохранении центральной власти в тех формальных чертах, как она уже существует,-- то это займёт у нас ряд лет, и ещё будет время основательно обсудить здоровые правила государственного построения.
О будущем в начале 90 - х Солженицын считал можно высказываться лишь предположительно, необходимо оставлять простор для предстоящего опыта и новых размышлений. Окончательная государственная форма (если она вообще может быть окончательной) -- дело последовательных приближений и проб.
Но главными Солженицын указывал следующие два момента.
Первый это - его призыв к самоограничению.
Самый модный лозунг теперь, и мы все охотно повторяем: "права человека". (Хотя очень разное все имеют в виду. Столичная интеллигенция понимает: свобода слова, печати, собраний и эмиграции, но многие возмущены были бы и требовали бы запретить "права", как их понимает чернонародье: право иметь жилище и работать в том месте, где кормят, -- отчего хлынули бы миллионы в столичные города.)
"Права человека" -- это очень хорошо, но как бы самим следить, чтобы наши права не поширялись за счёт прав других - спрашивает Солженицын? Общество необузданных прав не может устоять в испытаниях. Если оно не хочет над собой насильственной власти -- каждый должен обуздывать и сам себя. Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общества, так как людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать -- то именно так и делает. (Это и губило все правящие классы и группы истории.) Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений -- но на сознательном самоограничении: на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной справедливости.
Только при самоограничении сможет дальше существовать всё умножающееся и уплотняющееся человечество. И ни к чему было всё долгое развитие его, если не проникнуться духом самоограничения: свобода хватать и насыщаться есть и у животных. Человеческая же свобода включает добровольное самоограничение в пользу других. Наши обязательства всегда должны превышать предоставленную нам свободу - указывает он..
Второй - это правильное понимание демократии, слова о которой были настолько модны в 90 - е годы.
И здесь, для сравнения Солженицын приводит несколько различных мнений известных людей о ней. Например, Алексис Токвиль считал понятия демократии и свободы -- противоположными. Он был пламенный сторонник свободы, но отнюдь не демократии. Дж. С. Милль видел в неограниченной демократии опасность "тирании большинства", а для личности нет разницы, подчинилась ли она одиночному тирану или множественному,
Г. Федотов писал, что демократию исказил атеистический материализм XIX века, обезглавивший человечество. И австрийский государственный деятель нашего века Иозеф Шумпетер называл демократию -- суррогатом веры для интеллектуала, лишённого религии. И предупреждал, что нельзя рассматривать демократию вне страны и времени применения.
Русский философ С. А. Левицкий предлагал различать: дух демократии: 1) свобода личности; 2) правовое государство; и вторичные, необязательные признаки её: 1) парламентский строй; 2) всеобщее избирательное право.
Уважение к человеческой личности -- более широкий принцип, чем демократия, и вот оно должно быть выдержано непременно. Но уважать человеческую личность не обязательно в форме только парламентаризма.
Однако и права личности не должны быть взнесены так высоко, чтобы заслонить права общества. Папа Иоанн-Павел II высказал (1981, речь на Филиппинах), что в случае конфликта национальной безопасности и прав человека приоритет должен быть отдан национальной безопасности, то есть целости более общей структуры, без которой развалится и жизнь личностей.
А президент Рональд Рейган (1988, речь в Московском университете) выразил так: демократия -- не столько способ правления, сколько способ ограничить правительство, чтоб оно не мешало развитию в человеке главных ценностей, которые дают семья и вера.
Сегодня слово "демократия" -- самое модное. Как его не склоняют, как им не звенят, гремят (и спекулируют).
Но не ощутимо, чтобы мы хорошо задумались над точным смыслом его.
После горького опыта Семнадцатого года, когда мы с размаху хлюпнулись в то, что считали демократией, -- наш видный кадетский лидер В. А. Маклаков признал, и всем нам напомнил: "Для демократии нужна известная политическая дисциплина народа".
А России её и в Семнадцатом году не было -- и сейчас может и меньше.