1.2 А.А. Блок и Ап. Григорьев
Противоречивым высказываниям Блока о революционно-демократической критике противостояло его отношение к литературно-критической деятельности Аполлона Григорьева. В своем почитании Григорьева-критика Блок не был одинок. Еще в 1905 году Борис Садовской напечатал в "Весах" статью "О старой и новой критике", выдвинув в ней Григорьева как лучшего русского критика XIX века и провозгласив его основателем новой, современной критики. Апологетическое отношение Б. Садовского к Григорьеву в дальнейшем было горячо поддержано в печати В. Розановым, Ю. Айхенвальдом, Л. Гроссманом, театральным критиком Н. Долговым и др. Интерес Блока к Григорьеву-критику, по-видимому, был вызван или, во всяком случае, усилен высказываниями именно этих авторов и, конечно, исследователем Григорьева, близким знакомым Блока В. Княжниным.
Блок считал Григорьева менее талантливым, чем Белинский, но "бесконечно" превосходящим Белинского глубиной и образованностью Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. М.;Л., 1962. Т. VI. С. 140.. Признавая, что статьи Григорьева бесформенны, и даже уподобляя их "словесной каше". Блок тем не менее находил в них "до гениальности мощную и острую мысль". Можно предполагать, что идеи и принципы Григорьева сыграли заметную роль в формировании мировоззрения Блока-критика. Блок с его бунтарским и непримиримым отношением к буржуазной действительности, с его обостренным влечением к "переменам", к обновлению жизни, конечно, не мог сочувствовать "консервативным", "стабилизирующим" тенденциям в критике Григорьева, но не придавал им решающего значения и глубоко ценил его дарование и общее, "синтетическое" направление его мысли. В статьях Григорьева, которые Блок начал читать, по-видимому, еще в 1905 году или даже раньше, его притягивала их относительная независимость от господствовавших фopм идеологии - официозно-охранительной и оппозиционной. Блоку был близок национальный уклон Григорьева, его апелляции к стихийному, народному началу, его теория "органической критики", его неприязнь к "отрешенно-художественному" критическому методу, интуитивистский уклон в его подходе к литературе, его мысли о "почве" и "почвенности" как критерии ценности и чрезвычайно важное в его методологии представление о "веяньях", то есть о синтетическом, слитном воздействии идей и всего содержания эпохи на писателя (ср. предисловие Блока к "Возмездию). Блок мог находить для себя опору в романтической борьбе Григорьева во имя "жизни" с "теоретическим" мышлением, как таковым, в неприязни критика к рационализму, к "голой мысли" и т.д. Размышления Блока в свете его "поэтических категорий" о "стихийности", о "музыкальном" переживании мира, о "лиризме", об идеале "целостного человека" также в какой-то мере могли зависеть от идей Григорьева или хотя бы подкреплялись ими.
Воздействие на Блока поэзии Аполлона Григорьева было широко и плодотворно. Как поэт Блок связан с поэтом Аполлоном Григорьевым при всех их индивидуальных различиях, как и различиях в степени художественного мастерства, в каких-то основных родниках, истоках творчества обоих.
В своей статье при собрании стихотворений Григорьева Блок о нем пишет: "Он - единственный мост, перекинутый к нам от Грибоедова и Пушкина: шаткий, висящий над страшной пропастью интеллигентского безвременья, но единственный мост". Историки литературы в своих отзывах о статье Блока справедливо указывали на "страшное преувеличение" им значения поэтического творчества Григорьева. Однако субъективно Блок был прав: для самого Блока малый поэт, Григорьев, действительно был - "мостом", который, соединял его с творчеством таких великих, как Пушкин, Лермонтов, Тютчев. К образам Пушкина, Лермонтова, Тютчева Блок восходил через как-то особенно интимно ему близкую, "родную", хотя художественно и неизмеримо менее совершенную, поэзию Аполлона Григорьева.
Мало того, не говоря об этом совпадении основных творческих стихий Блока и Григорьева, последний, несмотря на несоизмеримость его художественно-поэтической силы силе Блока, оказывал на него подчас прямое влияние и как поэт, как мастер стиха. Вот тому очень выразительный пример. В 1907 году Блоком написан его известный цикл "Вольные Мысли" (напечатан в "Земле в снегу"). Необычный для Блока размер "Вольных Мыслей" - белый 5-стопный ямб, с большим количеством энджамбементов, придающих стиху совсем особый внутренний ритм, - совершенно совпадает с размером стихотворений Григорьева "Призрак" ("проходят годы длинной. полосою, однообразной цепью ежедневных забот и нужд и тягостных вопросов и т.д.) и "Вопрос". Совпадают они и общим приемом показа значительного на фоне пошлого и совсем особым, направленным на это последнее саркастическим тоном, сарказм которого особенно усиливается от того, что и о пошлом, и о значительном повествуется все тем же медлительно-высоким, торжественно-важным белым ямбом.
Самое название Блоком своего цикла "Вольными Мыслями" подсказано ему Григорьевым:
Да новых, мыслей, вычитанных в новом
Романе Санда_ (вольных страшных мыслей).
Если мы вспомним, что "Вольные-Мысли" написаны Блоком в период особой близости к поэзии Григорьева (лето 1907 г.), если обратим, наконец, внимание, что в упомянутых стихотворениях Григорьева встречаются все те же, столь близкие Блоку строки, - о призраке женщины, воплощенном "внутреннем демоне" поэта, который предстает ему "будто свет зловещей, но прекрасной кометы", об "одной борьбе без мысли о победе", - строки, мимо которых не мог пройти Блок этого периода, - то влияние этих стихов Григорьева на "Вольные Мысли" Блока будет вне всякого сомнения.
Немудрено, что столь многим обязанный стихам Григорьева Блок чрезвычайно высоко ставил его поэзию.
В высокой оценке Григорьева-поэта Блок склонен был даже отодвигать на задний план Григорьева-критика, во всяком случае считать критические и теоретические работы Григорьева снижением его певческого дара. А между тем Григорьеву-мыслителю Блок был обязан также немало.
блок литературный критик поэт
Одной из любимейших идей Блока последнего периода была идея об органическом единстве каждой исторической эпохи, выражающей в самых разнообразных проявлениях одну и ту же внутреннюю свою сущность - "музыкальный смысл" эпохи.
"Я привык, - пишет он в предисловии к "Возмездию" (1919 г.), - сопоставлять факты из всех областей жизни, доступных моему зрению в данное время, и уверен, что все они вместе всегда создают единый музыкальный напор".
Эти привычка и уверенность сложились в Блоке под явственным влиянием творца органической критики, Аполлона Григорьева. "Одна мысль проникает все стремления века, научные или художественные", - пишет он в статье "Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства". Или еще ярче: "Да, исторически живем не "мы", как индивидуумы, но живут "веяния", которых мы, индивидуумы, являемся более или менее значительными представителями … Отсюда яркий до очевидности параллелизм событий в различных сферах мировой жизни - странные, таинственные совпадения создания Дон-Кихота и Гамлета, революционных стремлений и творчества Бетховена и проч. и проч.".
Статья Блока о Катилине (1918) в которой он делает попытку объединить заговор Катилины с как-будто не имеющим с ним ничего общего стихотворения Катулла, в качестве выражения на различных языках одной и той же "музыки" эпохи, - не что иное как прямое применение к данной исторической действительности органической теории Григорьева.
Равным образом предисловие к "Возмездию" не что иное, как попытка изобразить жизнь тех "веяний", о которых говорит говорит Григорьев (самое слово "веяние" - любимое слово Григорьева, которое Блок у него перенимает), последовательность и совокупность которых и составляет "запах и цвет" эпохи, - попытка, совершенно аналогичная той, какую делает сам Григорьев в своих "Литературных и нравственных скитальчествах".
В публицистических взглядах Блока, в его разделении народа на народную массу - живую жизнь, стихию - и "интеллигенцию", коснеющую в нескончаемых "темах, проблемах, вопросах и спорах", бесконечной "интеллигентской жвачке", - также нельзя не усмотреть полного сходства со взглядами Григорьева на народ и "либералов"-"теоретиков".
Воздействие поэзии и мысли Аполлона Григорьева на творчество Блока до сих пор не изучалось. Но "страшная, - по выражению одного из исследователей, - близость" Блоку Григорьева чувствовалась многими. В 1914 году чутко ощутил ее и Н.С. Ашукин, по почину которого издательство К.Ф. Некрасова предложило Блоку выпустить под его редакцией собрание стихотворений Григорьева. Блок охотно взялся за это. Вся кропотливая и при отсутствии какой-либо библиографии чрезвычайно нелегкая работа по подбору стихов Григорьева (около 35 печатных листов), затерянных по бесконечным старым журналам, была выполнена Блоком в очень короткий срок - в течение нескольких месяцев.
Стихам Григорьева была предпослана статья редактора "Судьба Аполлона Григорьева" (1915). Эта статья о "внутреннем пути" поэта и критика, всю жизнь стоявшего на "недоступной черте" между народом и интеллигенцией, который, будучи человеком пятидесятых годов, уже носил в себе чувство катастрофы, был, следовательно, предтечей символистов, ибо "во всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы, разрыва" Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. М.;Л., 1962. Т. V. С. 351.. Aп. Григорьев был сыном "не смеющейся эпохи", как и Добролюбов, но не был склонен ни к прогрессистскому прожектерству, ни к иронии. Его трагедийное мировосприятие, по мнению Блока, не соответствовало общему настроению шестидесятников, и он не был услышан, так как созвучен эпохе великих потрясений.
Статья эта "лирическая" и насквозь субъективная, как и все статьи Блока, с обычными выходками против "интеллигенции" - : Белинского и его последователей, "припечатавших" Аполлона Григорьева своим "штемпелем", - не удовлетворила ни историков литературы, ни, понятно, тех, против кого она была направлена (современных "либералов", идеологов типа Мережковского и др.).
Следуя самому Григорьеву, называвшему себя "последним романтиком", Блок характеризует его поэзию как романтическую: "Владения последнего романтика - "лишь в краях мечты". Он, окружен "глубоким мраком", откуда возникает порою чей-то "девственный, необычайный, дышащий страстью лик" и вырывается "страшный вопль знакомой скрипки". "В судьбе Григорьева вздрагивают отсветы мировой души; душа Григорьева связана с "глубинами", хоть и не столь прочно и не столь очевидно, как душа-Достоевского и душа Владимира Соловьева".
Сближение с Владимиром Соловьевыми в устах Блока особенно знаменательно. Этим сближением Блок ведет романтизм Григорьева по столь близкой ему лично линии мистического романтизма. Даже больше того, если мы сравним со статьей о "Судьбе Аполлона Григорьева" статью "О современном состоянии русского символизма", написанную Блоком еще в 1910г., мы усмотрим между этими двумя статьями прямую связь. Судьба Григорьева, по мысли Блока, является живой, наполненной конкретно-историческим материалом иллюстрацией к намеченной им в тексте "О современном состоянии русского символизма" схеме судьбы поэта-символиста, вообще, в том числе и в первую очередь судьбы самого Блока.
В поэзии Григорьева имеем, по словам Блока, сперва: "утверждение связи с возлюбленной в вечности; ощущение крайней натянутости, мировых струн вследствие близости хаоса; переливание по жилам тех демонических сил, которые стерегут поэта и скоро на него кинутся", - затем: "убыль стихийности", признаки близящегося "атеизма", "звуки надтреснутой человеческой скрипки".
Если мы обратим внимание, что Блок говорит здесь о стихах Григорьева только до 1846 года, что в стихах после 1846 года второе начало - "звуки надтреснутой человеческой скрипки" (ср. тему скрипки в стихах самого Блока после 1907 - 1908 тт.) - все нарастало, - для нас будет очевидно, что смена этих двух начал в поэзии Григорьева - не что иное, как та же "теза и антитеза" в развитии всего русского символизма. Путь Аполлона Григорьева для Блока - путь не только "последнего романтика", но и первого русского символиста.
В этом переживании поэзии Григорьева, как ранней, еще неяркой, еще неразгоревшейся, но несомненной зари русского символизма, в восприятии Григорьева "нашим современником" и заключается весь пафос статьи. Блока.
В этом признании "современности" Григорьева, "осегодняшении" Григорьева - разгадка и страстного публицистического тона статьи Блока. Блок уподобляет Григорьева не только "нашим современникам", но и "наиболее отверженным" из них - по Блоку - Андрею Белому, В.В. Розанову. "Надпартийным", "отверженным" той "интеллигенцией", с которой он вел ожесточенную борьбу в своих статьях, считал себя и сам Блок. Статья о Григорьеве - один из моментов этой борьбы. Защищая Григорьева, осуждая его "гонителей", себя отстаивает Блок.
По Григорьеву, "искусство есть, с одной стороны, органический продукт жизни и, с другой, - ее органическое же выражение" Григорьев Ап. Эстетика и критика. М., 1980. С. 134.. Блок не ошибся в понимании Григорьева как романтика, его собственный неоромантизм явился "довыработкой" идей, завещанных Лермонтовым и "последним: романтиком" Григорьевым.
Блок (в главном) солидарен с григорьевским пониманием сути критики ("критика пишется не о произведении, а по поводу произведений"): она остается рассуждением о жизни в целом. И чем больше в ней следов жизни литератора, раздираемого противоречиями времени, тем глубже такая критика. По Григорьеву, Гоголь не впустил в свое творчество душевное смятение, но сломался как человек. И Блок настаивает на предельной искренности критика, исповедальности стиля статей, смыкающихся с дневниками, записками для себя самого.
Поставив Григорьева выше Белинского, Блок выразил идеал публицистики не партийно-пристрастной, а цельной и сотворческой. Однако заметен у него и некоторый возврат к положениям "артистической" критики, отвергнутой Григорьевым. Тем не менее, Блок - антиформалист, противник "монтажного" понимания искусства. Для Григорьева "интересы самой жизни" были выше интересов формы, "техники".
Ап. Григорьев был для Блока едва ли не единственным человеком, одержимым тревогой в эпоху позитивизма. Пусть он ошибался в сроках исполнения предсказаний, - он не ошибся в главном.
А. Блок прибегает, вслед за Григорьевым и его ближайшими преемниками, к биологической аналогии: "Подобное незнание своих сил можно наблюдать и у растений" ("Душа писателя"). Здесь открывается перспектива "органических" обобщений, продиктовавших пафос его главных статей - "Стихия и культура", "Душа писателя", "Крушение гуманизма". Мотив пути - из этого же источника: "Писатель - растение многолетнее. Как у ириса или лилии росту стеблей сопутствует периодическое развитие корневых клубней, - так душа писателя расширяется и развивается периодами, а творения его - только внешние результаты подземного роста души" Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. М.;Л., 1962. Т. V. С. 369.. Блок сопоставляет Григорьева и Розанова и находит созвучие: "Ведь эти отрывки из писем - те же "опавшие листья"". Однако бесстрастный Розанов был человеком нетрагического миропонимания в трагическую эпоху (впрочем, не до конца своей жизни). "Внутренний путь" Григорьева Блок видит в противоречии высокого предназначения поэта, как его ощутил Григорьев, и диктатуры рассудка, того "интеллигента, который сидел в Григорьеве и так и не был побежден до конца".
Ощущение Григорьева "нашим современником" Блок не утрачивал до самого конца. В 1919 году, после Октябрьской революции, после "Двенадцати" Блок публикует в тогдашней газетке "Жизнь Искусства" уже и теперь мало кому известную статью "Аполлон Григорьев и Гоголь".
Как бы предупреждая упрек в несовременности своей темы, Блок начинает словами: "Наше время отличается тем, что оно выталкивает из себя все чужеродное, торопя нас к другим далям. Когда писатель "не звучит", когда его пафос не таков, как наш, у нас нет сейчас охоты входить в какие бы то ни было подробности, касающиеся жизни этого писателя".
"И все-таки, - продолжает Блок, - есть неотложный вопрос: об Ап. Григорьеве и его эпохе". Вслед за этим Блок решительно призывает возродить подспудную традицию Аполлона Григорьева, традицию "музыкальности", "народа", "культуры", затоптанную, по его представлению, торжествовавшей в поколениях традицией "немузыкальности", традицией "отца русской интеллигенции" - Белинского.
Горячей проповедью личности зачинателя и носителя этой "музыкальной" и "культурной" традиции, Аполлона Григорьева, - одного из "самых культурных и музыкальных людей", как называет его запись дневника за тот же 1919 г. (имя Григорьева, упоминается в дневнике Блока не однажды), - и заканчивает поэт свою статью: "Убедитесь наконец, что пора перестать. прозевывать совершенно своеобразный, открывающий новые дали русский строй души. Он спутан и темен иногда; но за этой темнотой и путаницей, если удосужитесь в них вглядеться, вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь. Пора вглядеться".
Таково последнее слово Блока о Григорьеве. В этом, конечно, субъективнейшем из субъективных признании Григорьева не только "современником" символистов, но и "созвучным" нашей революционной действительности - предельное выражение той "страшной близости" Блоку Аполлона-Григорьева.
Из всего сказанного явно, что связь между Блоком и Аполлоном Григорьевым глубока и прочна. Наличие глубокого, продолжительного и многообразного воздействия поэта и мыслителя Аполлона Григорьева на Блока не подлежит сомнению.
Но связь, эта даже больше одного воздействия.
В сочетании личностей Блока и Аполлона Григорьева имеем мы редкий пример особого культурно-исторического "двойничества". Не только один поэт оказывает здесь влияние на другого поэта. Не только два поэта совпадают в темах и образах своих стихов - совпадают они в самых основных настроях души. Романтизм с его "связью с возлюбленной в вечности", "касаньем мирам иным" и одновременная "страшная ирония"; максимализм,. "скифство" ("скифом" прямо называл себя и Григорьев), "вечное впадание в стихийные стремления", гамлетизм, "скитальчество" и одновременное народничество; "почвенничество", ненависть к "интеллигенции", "теоретикам"; органическое восприятие действительности; признание за искусством, "величайшего и важнейшего значения в жизни человеческой" и т.д. и т.д. - вот равномерно присущие обоим черты. Оба поэта совпадают подчас даже в подробностях, казалось бы, чисто биографического характера: оба по ступают на совершенно чуждый им юридический факультет; оба "спасаются" от юриспруденции; оба страстно увлекаются театром, вплоть до общей обоим попытки стать актерами; оба ощущают себя срезанными со своих исторических и бытовых корней, "бездомниками", пребывающими в "безбытности"; оба "нарушают семью", переживают свой "ресторанно-кабацкий" период; оба чувствуют себя между. двух враждебных им станов (Григорьев - между западниками и славянофилами; Блок до 1917 г. - между революционерами и идеологами "религиозно-философского общества"); наконец, даже мера жизни обоим дана была общая - Григорьев "сгорает" 42-х, Блок - 41-ого года от роду.
Согласно концепции Блока, сформулированной в статьях "Судьба Аполлона Григорьева" (1915), "Гейне в России" (1919), "Герцен и Гейне" (1919), "О назначении поэта" (1921), развитие пушкинской, грибоедовской и гоголевской "артистической" культуры к середине века было в значительной мере приостановлено. Белинский и его последователи, разночинцы-шестидесятники, по мысли Блока, были виновны в том, что эту высокую культуру сменила интеллигентская "цивилизация", лишенная артистизма, находящаяся в "удалении от природы" (иначе говоря - от "стихии") Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. М.;Л., 1962. Т. VI. С. 141. и оторванная от великой русской литературы того времени. Блок считал, что в своем исключительном тяготении к гражданским вопросам наша демократическая критика той эпохи проявляла свою односторонность. Не случайно герои романа Чернышевского "Что делать?", по словам Блока, чужды трагического мироощущения и отличаются "розовой бессознательностью" Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. М.;Л., 1962. Т. V. С. 189.. Блок не мог принять материализма демократов-разночинцев и оправдать их борьбу с романтическим искусством. По мнению Блока, лишь немногие из русских людей - такие, как Достоевский, Aп. Григорьев, М.Л. Михайлов, Герцен, Фет, - оставались тогда в той или другой мере хранителями подлинной культуры. И только в конце века и в новом, XX столетии пришло время возрождения этого истинного полупотерянного просвещения Там же. Т. V. С. 487 - 488..