1.4 А.П. Чехов «По делам службы». «Ионыч»
В рассказе «По делам службы» (1899) молодой судебный следователь Лыжин приезжает вместе с доктором в село на вскрытие трупа самоубийцы. Метель, унылый, нищенский неуют крестьянской жизни, темная земская изба, самоубийство какого-то неудачника, страхового агента, фигура старика сотского («цоцкай», как он называл себя), который вот уже тридцать лет в непогоду, стужу, ветер, мороз «ходит по форме», разнося в своей сумке пакеты, повестки, бланки, окладные листы, - все это оседает тяжелым сумраком в душе Лыжина. Темная, глухая, холодная жизнь!
На ее фоне представляется каким-то невозможным, волшебным видением теплый, уютный, праздничный помещичий дом (куда приезжают из села доктор и следователь), изящные барышни, комфорт, музыка, веселый смех…
Лыжину «такое превращение казалось… сказочным; и было невероятно, что такие превращения возможны на протяжении каких-нибудь трех верст, одного часа. И скучные мысли мешали ему веселиться, и он все думал о том, что все здесь случайно, никакого вывода сделать нельзя…»
Следователь провел беспокойную ночь в мягкой, удобной постели в барском доме; ему казалось во сне, что он не в гостях у помещика, а все еще в земской избе, где лежит труп страхового агента. И он увидел странный сон. Будто самоубийца и старик «цоцкай» «…шли в поле по снегу, бок о бок, поддерживая друг друга; метель кружила над ними, ветер дул в спины, а они шли и подпевали:
Мы идем, мы идем, мы идем…
Старик был похож на колдуна в опере, и оба, в самом деле, пели точно в театре:
- Мы идем, мы идем, мы идем… Вы в тепле, вам светло, вам мягко, а мы идем в мороз, в метель, по глубокому снегу… Мы не знаем покоя, не знаем радостей… Мы несем на себе вся тяжесть этой жизни, и своей и вашей… У-у-у! Мы идем, мы идем, мы идем…
Лыжин проснулся и сел в постели. Какой смутный нехороший сон!»
Он раздумывает о своем сне, и его «давняя затаенная мысль» впервые «развернулась в его сознании широко и ясно». Это мысль о том, что в жизни нет никаких самостоятельных «отдельных кусков», «отрывков», а все связано между собой теснейшей связью, что и несчастный, надорвавшийся человек, лишивший себя жизни, и «старик мужик, который всю свою жизнь каждый день ходит от человека к человеку», и праздничный мираж помещичьего дома - все это лежит на его, Лыжина, совести, за все это он, лично он несет всю ответственность.
«И он чувствовал, что это самоубийство и мужицкое горе лежат на его совести; мириться с тем, что эти люди, покорные своему жребию, взвалили на себя самое тяжелое и темно в жизни, - как это ужасно! Мириться с этим, а для себя желать светлой, шумной жизни среди счастливых, довольных людей и постоянно мечтать о такой жизни - это значит мечтать о новых самоубийствах людей, задавленных трудом и заботой… И опять:
Мы идем, мы идем, мы идем…
Точно кто стучит молотком по вискам».
Такова русская совесть: она назойливо стучит молотком, не дает уснуть, от нее никуда нельзя уйти.
Все любимые Чеховым герои его произведений презирают низменное собственническое счастьице и жалкий уют, стремятся к жизни, достойной человека.
Те люди, которые отказываются от мечты о чистом, светлом будущем, от поисков путей к нему, капитулируют перед гнусной, оскорбительной действительностью собственнического общества, превращаются в живых мертвецов. Именно таков Ионыч, всю историю жизни которого мы узнаем из небольшого рассказа. Перед нами начинающий врач, только что окончивший университет. Душа его открыта для поэзии и красоты жизни. Но, быть может, не так глубоки были в нем источники этой поэзии и красоты, если любовная неудача отвратила его от каких бы то ни было стремлений к чистой, разумной жизни и он поддался окружающей его пошлости, превратился в жадного приобретателя. Его не интересует ни труд врача, ни больные, он утратил какие бы то ни было духовные интересы и стремления. Страшен его внутренний мир своей пустотой, отсутствием жизни. Да, он заживо превратился в мертвеца! Жизнь возможна только там, где есть идейный поиск, мечта о счастье, стремление к борьбе за него. Ионыч, в сущности, перестал быть человеком, поддавшись влиянию пошлой действительности.