1. Введение
Отчего бывает так грустно, когда осенью опадает последняя листва, а в небе последние птицы улетают на юг? Почему в душе щемит тоска, когда наблюдаешь «голые» деревья, окутанные густым зимним туманом? Грусть, печаль, тоска, и в то же время нежность и изысканность делают японскую поэзию неповторимо мудрой, глубокой и красивой. Японская поэзия бесконечно жизнеутверждающая. Ведь за зимой обязательно последует весна, за ночью утро, за разлукой новая встреча. Благодаря этим, казалось бы, несочетаемым вещам японская поэзия имеет свой неповторимый привкус, уже долгие годы, привлекая внимание и будоража сердца.
Японцы влюблены в красоту, необыкновенно умеют ее чувствовать и переживать, умеют открывать ее в незаметном, неброском, повседневном, умеют ее создавать, а вернее, подавать, раскрывать, делать явленной и для не столь подготовленного взгляда -- как, например, в искусстве икебаны. Общее знание подтверждают исследователи японской культуры, да и сами японцы, когда пишут о себе статьи для европейцев. Естественным следствием такого общего знания об отношении японцев к красоте является общее представление: японцы -- «дети природы», они пребывают в гармонии с окружающим миром.
Множество японских авторов пишут свои творения, казалось бы, об одном герое.… К примеру, Сэй Сёнагон (966 -- 1017), столь остро чувствующая красоту во всем: в явлениях природы, в словах, в жестах и поступках, в людях и творениях их рук, -- как она старается исключить себя из предстающей взгляду картины, по крайней мере -- оставить себя в полутени: и в повествовании, и в жизни! Вот, например, свита императрицы рассаживается по экипажам: «Пока мы стояли тесной толпой, можно еще было прятаться за спинами других, но вот стали выкликать наши имена по списку. Волей-неволей пришлось выйти вперед. Не могу описать, какое мучительное чувство одолело меня. Из глубины дворца сквозь опущенный занавес на меня смотрело множество людей, и среди зрителей была сама императрица. Я оскорблю ее глаза своим неприглядным видом... При этой горькой мысли меня прошиб холодный пот. Мои тщательно причесанные волосы, казалось мне, зашевелились на голове». Она всегда-- так же, как и герой Мисима, -- противопоставлена прекрасному своим остро ощущаемым уродством, которого, кажется, и не было вовсе, но о котором она ни на минуту не забывает. Кажется, красота может существовать в любом месте мира, но тот, от лица кого ведется повествование, ее безнадежно лишен -- потому, возможно, что он должен остаться другим для прекрасного, вторым, без которого не будет и первого.
Японцы бескорыстно влюблены в красоту. «Любить, восхищаться, радоваться, не желая при этом обладать объектом любви и восхищения, -- вот на что обращал внимание Судзуки, сравнивая образцы английской и японской поэзии», -- утверждает Эрих Фромм (немецкий философ, психоаналитик, один из основателей неофрейдизма и фрейдомарксизма.)
При знакомстве с японской поэзией больше всего поражает устойчивость ее форм. Поражает способность увидеть и отразить столь великое в малом. Показать весь мир, его природную красоту и естественность в коротких трех- или пятистишиях.…Это великое искусство.