4. Социально-сатирические мотивы в сказке

Уже самый зачин "Конька-Горбунка" свидетельствует о глубоком интересе Ершова к подлинному народному быту. Вместо бытовавших в литературе идиллических "поселян" Ершов показывает людей, живущих трудовыми интересами. Сказочный сюжет развертывается на будничном, прозаическом фоне реального крестьянского быта. Ершов показывает будничную прозаическую изнанку неоднократно идеализировавшейся "сельской жизни". В его сказке уже намечены некоторые черты, впоследствии нашедшие наиболее полное выражение в поэзии Кольцова.

Характерно, что в традиционный сказочный сюжет - преступление старших братьев - Ершов внес новую реалистическую мотивировку:

Дорогой наш брат, Ванюша,

Не клади греха на души.

Мы, ты знаешь, как бедны,

А оброк давать должны...

Наш отец-старик не может,

Работать уже не может,

Надо нам его кормить...

Тяжесть оброка - причина социальная - лежит в основе преступления братьев. В четвертом издании сказки (1856) социальная значимость данного эпизода выступает еще рельефней:

Сколь пшеницы мы ни сеем,

Чуть насущный хлеб имеем,

До оброков ли нам тут?

А исправники дерут.

Если "братья" воплощают для Ершова косность, корыстолюбие и другие непривлекательные черты, то Иван является в его глазах подлинным олицетворением лучших моральных качеств народа. В полном согласии с вековой традицией сказки, обидная кличка "дурак", которой наделен младший брат, означает не что иное, как всеобщее признание житейской неприспособленности, непрактичности Ивана, слишком честного для того, чтобы быть плутом. Именно моральная чистота и прямодушие Ивана звучат в его укоризненном обращении к старшим братьям:

Хоть Ивана вы умнее,

Да Иван-то вас честнее:

Он у вас коней не крал...

Естественное, разумное представление о необходимости гуманных отношений человека к человеку лежит в основе образа Ивана. Отсюда своеобразие его отношений с царем; "дураку" никак не усвоить необходимости соблюдения почтительного тона; он говорит с царем, как с равным, дерзит ему - и вовсе не демонстративно, а просто потому, что чистосердечно не понимает "неприличия" своего тона. Он то и дело диктует царю условия:

Стану, царь, тебе служить.

Только, чур, со мной не драться

И давать мне высыпаться,

А не то, я был таков!

В другой части сказки на гневный вопрос царя: "Что я царь или боярин?" (речь идет о пере жар-птицы, хранящемся в шапке Ивана), "дурак" также отвечает самым неподобающим образом:

Я-те шапки ровно не дал,

Как же ты о том проведал?

Что ты - ажно ты пророк?

Трудно не почувствовать в условной "глупости" Ивана подлинный, естественный разум простого человека, органически неспособного к подобострастию и противопоставляющего деспотическим прихотям царя свой народный здравый смысл, свою мужицкую сметку.

Естественная красота человечности - этот идеал народной сказки почувствовал и воплотил Ершов в образах своего "Конька". По Ершову, не только бояре и дворяне, но и сам царь должен уступить место "дураку" Ивану, и прежние подданные жестокого царя с радостью признают его "водителем всего". Не овеянный романтическим ореолом богатырь, а мужик заменяет царя - такой ситуации еще не знала русская поэзия.

Характерно, что, рисуя образ Ивана, Ершов неоднократно противопоставляет его естественный рационализм всем причудливым нагромождениям волшебной, сказочной фантастики. Так, Ивана не удивляют волшебные "жар-птицы" - он и к ним подходит со своим критерием "здравого смысла". Снижение романтического сказочного колорита через подобное "здравое" восприятие простого человека шло в направлении, диаметрально противоположном фантастике Жуковского, уводившей от действительности

Антигуманистическое начало, враждебное народу, воплощает в ершовской сказке царь, представленный свирепым и тупым самодуром, - образ, обличительный не в меньшей мере, чем пушкинский царь Дадон. Как далек он от добродушного и чистосердечного царя Берендея в сказке Жуковского? "Запорю", "посажу тебя я на-кол", "вон, холоп". Сама лексика, типичная для повседневного крепостнического обихода, свидетельствует о том, что в лице царя Ершов дал собирательный образ крепостнической, "кнутобойной" России:

Я отдам тебя в мученье,

Я велю тебя терзать,

В мелки части разорвать...

В сказке Ершова есть ряд вставных эпизодов, оттеняющих ее социальное содержание. Тут и дворяне, растянувшиеся на полу, специально чтоб потешить царя, и городничий, распоряжающийся на базаре, как в своей вотчине, и городская стража, - величающая толпу "чертями босоногими", - перед которой расступается и снимает шапки народ, тут и замечательное сатирическое изображение чиновничьих нравов, перенесенных Ершовым в подводное царство.

Не лишена сказка Ершова и моментов антицерковной сатиры, характерной для русского сказочного фольклора. И в этом отношении автор "Конька-Горбунка" явился продолжателем пушкинских традиций.

Сказка Ершова была изуродована царской цензурой. Она вышла в первом издании со значительными изъятиями, которые частично, далеко не полностью, удалось восполнить в четвертом издании (1856). Рукопись сказки не сохранилась, многие места сказки, первоначально звучавшие крайне резко, Ершов для четвертого издания переработал.