О жанре и композиции рассказа а. И. Бунина «Темные аллеи»

Рассказу «Темные аллеи» Бунин определил место заглавного произведения своей «книги итогов» не случайно. Он играет роль зачина, в котором обозначены как основные проблемы цикла, так и художественные способы их решения. Концептуальное значение рассказа обусловлено наличием в нем, несмотря на лаконизм и видимую простоту формы, коллизии, вбирающей авторский замысел всей книги.

Фабула «Темных аллей» проста: два пожилых человека — хозяйка постоялой горницы и офицер царской армии — случайно встречаются после тридцати лет разлуки и вспоминают о пережитой ими в молодые годы страстной любви. Сюжетно-композиционное целое рассказа опирается на три основных события: неожиданную встречу Надежды и Николая Алексеевича на постоялом дворе, разрыв их юношеского романа, измену и бегство жены героя с молодым любовником. Два последних события со многими психологическими и лирическими нюансами воссоздаются как воспоминания героев. В повествовательную ткань рассказа они входят в виде новеллок, которые не только не утрачивают своего жанрового содержания внутри более сложной структуры, но существенно обогащаются за счет переведения запечатленных в них переломных моментов человеческих судеб в принципиально иной бытийный масштаб. В результате фиксированная, отложившаяся в памяти героев оценка перипетий, в которые они оказались вовлечены судьбой, корректируется опытом по-разному прожитой ими жизни. Иначе говоря, категория памяти приобретает в «Темных аллеях» значение формообразующего фактора, что естественно повлекло за собой трансформацию избранного писателем жанра рассказа в сторону углубления лирико-философского содержания.

На первом плане в «Темных аллеях» читается любовная драма, предопределенная неравенством социального положения героев. Однако вопреки ее традиционному толкованию выясняется, что за прошедшие тридцать лет Надежда сумев удержаться от нравственного падения, превратилась в рачительную хозяйку, содержательницу постоялой горницы, сильную, богатеющую, независимую ростовщицу. На фоне ее спокойного благополучия Николай Алексеевич кажется человеком усталым и опустошенным. Упрек Бунину в том, что он мало правдоподобен в мотивации социальной характеристики героини [2: 246], никогда не звучал убедительно, поскольку автор сознательно противопоставил социальную составляющую конфликта его философскому и психологическому компонентам. Л. Н. Иссова еще в 70-е годы опровергла прочтение «Темных аллей» О. Н. Михайловым, сосредоточившимся на социальной проблематике рассказа [4: 233-234], и показала, что причины неосуществимости для героев гармоничной любви заключаются в бытийной сущности жизни, не исключающей, конечно, и черты конкретно-исторического социума [3: 99].

Правомерность интерпретации рассказа в онтологическом ключе подтверждается самим способом изображения человека в «Темных аллеях». Автор не задается целью показать характер, что объясняет отсутствие сколько-нибудь значительной социальной обусловленности героев рассказа. Бунина интересует натура, зависимость духовного и материального бытия человека от иррациональных свойств его психики с вытекающими из этих свойств особенностями контакта личности с миром и космосом.

Рассказ начинается и завершается картиной осеннего ненастья. Изображение «залитой дождями и изрезанной многими черными колеями» большой тульской дороги, предваряющее и замыкающее свидание героев, создает образ безрадостного пути, приобретающий по мере развития сюжета символический смысл. В начале повествования мрачный осенний пейзаж уподобляется звуку камертона, на который настраивается в выборе верного тона повествователь. Значительную часть зачина занимает подробное описание облика путников, находящихся в подъезжающем к избе тарантасе, — кучера и старика-военного. Портретное изображение их контрастно: «На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородкой, похожий на старинного разбойника» [1: 7]. Описание внешности офицера выдает в герое душевную тонкость и аристократизм, выразительно подчеркнутые царски «вопрошающим и вместе с тем усталым взглядом». С момента перемещения места действия в горницу и вплоть до финального эпизода образ кучера остается в тени, что создаст впечатление случайности, необязательности столь ярко прописанного портрета второстепенного персонажа. Однако в момент развязки, когда погруженный в раздумья офицер, вновь садясь в тарантас, обращается к мужику по имени в неосознанной надежде встретить сочувствие своему настроению, обнаруживается подлинное значение образа Клима: «Кучер гнал рысцой, все меняя черные колеи, выбирая менее грязные, и тоже что-то думал. Наконец сказал с серьезной грубостью:

— А она, ваше превосходительство, все глядела в окно, как мы уезжали. Верно, давно изволили знать ее?

—Давно, Клим.

— Баба — ума палата. И вес, говорят, богатеет. Деньги в рост даст.

— Это ничего не значит.

— Как не значат! Кому же не хочется получше пожить! Если с совестью давать, худого мало. И, говорят, справедлива на это. Но крута! Не отдал вовремя — пеняй на себя» [1: 11].

Становится важным, что объективная характеристика Надежды звучит именно из уст кучера, имеющего с ней заметное внешнее сходство, еще больше подчеркнутое речевым поведением персонажей.

Героиня смугла, крепка фигурой и похожа на пожилую цыганку. Наряд ее — красная кофточка и черная шерстяная юбка — стилистически однородны с армяком кучера-простолюдина. Интонационные и ритмические особенности речи Надежды и Клима свидетельствуют не только об очевидной близости их социальной и культурной характеристик, но, что гораздо важнее для автора, и о явном родстве эмоционально-психологических миров этих персонажей. Суровая интонация хозяйки воспринимается как вариация нарочито грубых, рубленых фраз кучера.

В полной мере значение этой образной параллели осознается в финале повествования, в ключевом моменте сюжетного действия. Прозрение онтологических причин краткости, скоротечности любви приходит к Николаю Алексеевичу вместе с грубой, но благоговейно изреченной Климом правде о Надежде. По типу сознания и мироощущения героиня явно тяготеет к пласту духовно-культурной стихии жизни, символизированному в рассказе образом Клима. Импульс к сопоставлению образов Надежды и Клима идет от их ассоциативно-обращаемых портретных характеристик, что свидетельствует о важной функции портрета как средства углубления сюжетного содержания рассказа. Иначе говоря, портрет выступает в роли ударного элемента подтекста, приводящего в движение внутренний сюжет произведения. Столь важная для автора разность Надежды и Николая Алексеевича осознается гораздо отчетливее на фоне ее очевидного сходства с Климом. Стройность фигуры офицера, бледная худоба его руки, удлиненное лицо с темными глазами в обрамлении седых волос заметно контрастируют чувственной, не по возрасту яркой, но грубой красоте Надежды. Таким образом, уже в экспозиции автор средствами словесного живописания сообщает о своих героях нечто, подготавливающее читателя к нетрадиционному прочтению лежащей на поверхности сюжета социальной драмы.

Заявленная на уровне внешнего впечатления несхожесть Надежды и Николая Алексеевича последовательно углубляется психологическим диссонансом. Вся сцена их свидания протекает в колющем ритме эмоциональных перебоев, возникающих от несоответствия непосредственных эмоций героев. Их неожиданная встреча нисколько не смутила женщину, которая, первой узнав своего бывшего возлюбленного, « вес время смотрела на него, слегка щурясь» [1: 9]. Он же, поняв, что перед ним Надежда, в сильном смятении « быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел». Далее диалог построен таким образом, что каждый из героев остается в своем эмоциональном поле, причем сила сопротивления этих полей постоянно возрастает. Обращаясь к женщине, Николай Алексеевич с волнением восклицает: «Боже мой, как странно!» Героиня отвечает ему со спокойным недоумением: «Что странно, сударь?» Следующая реплика офицера по существу дает объяснение развязке их давнего романа: «Но все, вес... Как ты не понимаешь!» Надежда действительно не понимает и в силу своей духовной природы никогда не поймет состояние человека, любовь к которому ей удалось пронести через всю жизнь.

Признание Надежды в том, что много она приняла страданий из-за своей неугасимой любви, не окрашено элегическими нотками. И стихи «про всякие темные аллеи» она вспоминает с недоброй улыбкой. Об интертекстуальной функции стихотворения Н. П. Огарева, упоминаемого героиней (строки из него неоднократно звучат в тексте рассказа), следует сказать отдельно. Оно называется «Обыкновенная повесть» и в поэтической форме рассказывает об истории любви, начало которой повторяют бунинские герои. Но развитие коллизии и ее финал автором «Темных аллей» контрастно переосмыслены. Стихотворение Н. П. Огарева пронизано переживанием лирического героя по поводу житейски обычного разрешения любовной коллизии:

«Я в свете встретил их потом:

Она была женой другого,

Он был женат, и о былом

В помине не было ни слова;

На лицах виден был покой,

Их жизнь текла светло и ровно,

Они, встречаясь, меж собой,

Могли смеяться хладнокровно...» [5: 79-80].

Ностальгическая эмоция претекста перенесена в бунинский рассказ, но писатель сознательно уходит от тривиальной «обыкновенности». В судьбах героев «Темных аллей» нет ни светлого протекания жизни, ни веселья, ни хладнокровья. Сюжет рассказа развивается в направлении двойного переосмысления любовной истории, запечатленной Н. П. Огаревым. В анализируемом эпизоде героиня вспоминает «темные аллеи» как символ обмана, боль от которого осталась в ее сердце навсегда. Даже видя искреннее раскаяние офицера, слыша его просьбу о прощении, Надежда не смягчилась и в прощении ему отказала. Пребывая в потрясенном состоянии, Николай Алексеевич все же пытается понять и оценить по истинному достоинству их прежние чувства: «Все проходит, мой друг... История пошлая, обыкновенная... Ведь не могла же ты любить меня весь век! Все проходит. Все забывается» [1: 9]. Однако Надежда не смиряется с его правдой: «Вес проходит, да не все забывается».

Отчетливо проступают контуры двух онтологически разнящихся миров. Душевный космос героини поражает силой вмещенной в него страсти при полном отсутствии эмоциональной рефлексии. Неразделенная любовь Надежды существует вне обыденного, не мешая ее судьбе зажиточной ростовщицы. По типу сознания и подсознания Надежда — антипод Николая Алексеевича. Они никогда не смогли бы дать друг другу счастье по трудно формулируемым причинам, выходящим за границы не только социального, но и психологического измерений жизни. Эта трагическая и в основе онтологическая истина выступает предметом осмысления только для героя. Надежда и через тридцать лет не расположена к переоценке их романа.

Судьба офицера много драматичнее. С нескрываемой горечью он говорит Надежде, что никогда не был счастлив: «Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно, — жену я без памяти любил. А бросила она меня еще оскорбительнее, чем я тебя. Сына обожал, — пока рос, каких только надежд на него не возлагал. А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести» [1: 10-11]. Этот эпизод, занимающий несколько строк, является одним из наиболее важных сюжетно-композиционных звеньев рассказа, так как несет большой информативный материал, заставляющий переосмыслить линию Надежда — Николай Алексеевич.

Становится ясно, что их любовь в полной мере взаимной не была никогда. Офицер рассказывает свою историю любви с тяжело пережитым им финалом. Изложенная в свернутом виде, она легко реконструируется как новеллистический сюжет, имеющий неожиданную развязку — измена жены и момент прозрения — объективная оценка героем не только любовной ситуации, но и рухнувших родительских надежд. Утрата духовного идеала, распад семьи — вот итог его собственной жизни, по поводу чего он заключает: «Впрочем, все это тоже самая обыкновенная пошлая история» [1: 11]. Николай Алексеевич объясняет и свою судьбу, и судьбу Надежды как частные проявления власти над человеком универсального закона, противостоять которому невозможно. Поэтому в браке, имеющем все внешние предпосылки к тому, чтобы быть удачным, герой оказался глубоко несчастен.

Встретившись с Надеждой через много лет, Николай Алексеевич испытывает сложное, противоречивое чувство. Воспоминания о былой прелести возлюбленной, об «истинно волшебных» мгновениях их свиданий обжигают душу героя. Под впечатлением нахлынувших эмоций он признается Надежде, что потерял в ее лице самое дорогое, что имел в жизни. Однако уже в следующую минуту Николай Алексеевич стыдится своего признания, стыдится того, что целовал женщине руку и просил о прощении. Его внутренние метания объяснимы как реакция на неожиданно столкнувшиеся образы опоэтизированной памятью юношеской любви и безнадежной реальности. В контексте подобного прочтения финал рассказа не кажется алогичным, а, напротив, усиливает постановку интересующих автора проблем.

Истина, запечатленная в судьбе Надежды, свидетельствует об ином духовном опыте. Героиня, уверовавшая в былую возможность счастья, сумела сохранить свою личность. Возвысившись и совладав со своими страданиями, Надежда обрела смысл существования в доходном деле. Эмоциональный мир ее статичен, он существует как бы отдельно от материальной, бытовой стороны жизни. Плоскость эмпирического опыта Надежды не пересекается с плоскостью движений и состояний ее души. Характеристика женщины, данная Климом в финале рассказа, значима прежде всего актуализацией наиболее существенных для понимания конфликта черт натуры героини: она умна, справедлива, но крута. Иначе говоря, в ее практической, «деловой» жизни нет места уступкам и сомнениям. В мироощущении Надежды и Николая Алексеевича отсутствуют точки соприкосновения. Это факт объективный, но субъективным сознанием героев он осмыслен по-разному. Для офицера жизненный итог представляется прозрением фатальной обреченности человека на несчастье. Надежда же пронесла через всю жизнь не только любовь, но и обиду на возлюбленного, с которым, как она считает, могла бы быть счастлива и могла бы дать счастье ему.

Принципиально важной содержательной и художественной особенностью рассказа «Темные аллеи» является то, что в нем две грани концепции жизни — безысходно трагическая и при всем своеобразии все же оптимистическая — представлены автором в равной мере оправданными.

Подводя итоги, отметим следующее. Жанрово-композиционное строение «Темных аллей» свидетельствует о том, что Бунин существенно трансформировал традиционный рассказ. Оригинальность найденной им жанровой формы проявилась во включении в повествовательную ткань рассказа двух относительно автономных новелл. Жанровый синтез позволил писателю не только расширить пространственно-временные рамки сюжета рассказа до масштабов человеческой жизни, но и дать амбивалентную оценку духовному опыту героев. Как элементы жанровой поэтики, вставные новеллы выполняют функции подтекста [7]. Вместе с портретом, пейзажем, ритмической организацией повествования [6], ассоциативными и другими способами ведения внутренней сюжетной линии они образуют системное единство, выявляющее авторское своеобразие концепции мира и человека в заглавном произведении бунинской «книги итогов».

Литература

1. Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 тт. — М., 1966. — Т. 7.

2. Гейдеко В. А. А. Чехов и Ив. Бунин. — М., 1976.

3. Иссова Л. Н. Некоторые особенности структуры новеллы И. А. Бунина «Темные аллеи» // Жанр и композиция литературного произведения: Межвуз. сб. — Калининград, 1974. — Вып. 1.