Эстетическая роль природы в рассказах К.Г. Паустовского

курсовая работа

2.1 Эволюция творчества Паустовского

Ещё в своих ранних «крымских» рассказах Паустовский показывает себя мастером романтического пейзажа. В рассказе «Потерянный день», в примечаниях к которому обычно сообщают, что он «представляет совершенно точное описание поездки автора и писателей Александра Роскина и Семёна Гехта по Крыму зимой 1937 года», фабула -- лишь незначительный «внешний сюжет». Три писателя (фамилии изменены) поднимаются на теплоход в порту Ялты, чтобы купить мандарины, и внезапно решают плыть на нём до Феодосии, а затем автобусом через Симферополь вернуться в Ялту. Они осуществляют этот план, ничего, казалось бы, интересного.

Но недаром Паустовский говорил, что он любит «внутренний сюжет». Описание ночной тьмы разворачивается в драматическую сцену с несколькими действующими лицами: ветром, горами. Никакого приукрашивания нет, но рассказчик ухитряется во тьме раздвинуть горизонт от моря до гор, степи. В пейзаж включается и то, что не видно, -- сведения, которыми владеет автор. Они расширяют и обогащают не только его зрительные впечатления: «Изредка брызгали капли дождя. Они пахли лекарственно и дико. Может быть, в дождевой воде была горечь чабреца -- чабрецом зарастали из года в год здешние каменистые берега» [21, с.71].

Читатель, способный воспринимать художественный текст, испытывает наслаждение от возможности соучаствовать в писательском видении мира. Попутно он получает новую информацию. Попутно же, подсознательно, у него рождается мысль, что каждый день жизни заслуживает описания, читатель включается в это однодневное путешествие и невольно втягивается в спор о ценности дней нашей жизни.

Внезапная остановка: «Впервые после отъезда из Феодосии мы огляделись и увидели Восточный Крым», -- продолжает рассказчик. Но это уже не какие-то отдельные детали, а широкая панорама: «Он был пустынен и блестел от недавних дождей. Тусклая редкая трава росла на взгорьях. Над травой медленно вращалось тяжёлое облачное небо. Кое-где из земли торчали жёлтые слоистые камни, а среди них бродили овцы» [21, с.79].

Увиденное -- не статичная картина. И не потому только, что небо вращается, а овцы бродят, но и потому, что за недолгую стоянку она меняется и объективно, и благодаря зоркости повествователя: «Над степью тучи сгущались, их цвет всё темнел, и чем ближе к земле, тем становился всё более глухим и синим. Я долго вглядывался и наконец понял, что это море» [21, с.81].

И снова в путь, к Старому Крыму. «Он белел вдалеке, как отара грязных овец, сбившихся в кучу на склоне синих от сырости гор». Сравнение делается зримым и оживляет пейзаж. Определение «синие» передаёт то, что видит глаз, а расширение восприятия -- от сырости (насыщенность воздуха водяными парами) -- придаёт ему синеву. «В Старом Крыму из глиняных хижин клубился дым. В дыму стояли старые сады. Ветер дул из степей и вертел по лужам сухие листья орехов». Рассказчик, наделённый умением Паустовского подробно описывать всё увиденное, скрупулёзно передаёт свои впечатления, состояния и разговоры окружающих

Необыкновенное богатство природы Крыма и в ненастную пору поражает своим разнообразием. Вопрос, потерян ли день «бесцельного» путешествия, решается параллельно с другим, намеченным уже в первых строчках, но оформившимся лишь в диалогах пассажиров автобуса: нужны ли человеку воспоминания? Пассажиры по-разному относятся как к процессу воспоминаний, так и к людям, предающимся воспоминаниям. Однако в описаниях природы мотив памяти постоянен: в пейзажах всегда есть упоминание или о вековой истории этих мест, или о недавнем их виде. «Тусклая редкая трава росла на взгорьях… -- А летом здесь была кругом по горам пшеница и мак. Летом тут была красота» [21, с.80].

Для Паустовского всё, что остаётся в памяти человека, важно и ценно. Именно богатство оставшихся в памяти впечатлений привело к тому, что путешественникам день этот «казался громадным, бесконечным и деятельным». Обратим внимание на то, что для решения вопроса о том, потерян этот день или нет, не привлекались эпизоды встреч со случайными попутчиками, диалоги, картины, рождённые чистым воображением автора. Следовательно, пейзаж в рассказе Паустовского -- не фон, не стилистическое средство для усиления авторских акцентов в повествовании, а равноправный персонаж внутреннего сюжета, открывающий читателю мысль автора.

Верный своему слову рассказчик описывал то, что видел. Лишь один раз он прямым текстом выразил то, что открылось ему: «Вся привлекательность земли заключена в животном и растительном мире. И тот и другой мир изучены нами почти в совершенстве, но всегда от соприкосновения с ними остаётся ощущение загадки. Загадочны и потому прекрасны тёмные чащи лесов, глубины морей; загадочен крик птицы и треск лопнувшей от теплоты древесной почки. Разгаданная загадка не убивает волнения, вызванного зрелищем земли. «Чем больше мы знаем, тем сильнее желание жить» - эта мысль выражена и в подтексте завершающего рассказ пейзажа: «Ночь простиралась над берегами, где у мокрых камней плескалась ледяная вода. Береговые огни висели на краю вселенной, за ними начинались хаос, темнота, бездна» [21, с.106]. Живой вселенной противопоставлены хаос, темнота, бездна -- не жизнь.

Поиски максимальной гармонии в отношении человека и природы, человека к человеку проявляются и в его новеллистике военного периода. В нашей жизни и литературе период войны воспринимается как совершенно особый. Воззвания, стихи, повести, страстная и гневная публицистика - все подчинилось в то время одной всепоглощающей идее - идее священной ненависти к врагу, идее предельного напряжения сил ради победы. На этом фоне рассказы Паустовского, несмотря на внешние тематические изменения, на появление среди его героев солдат, командиров, санитарок, медсестер, партизан, сохранились как безмятежный, почти идиллический островок мира среди военного пожара. Он неизменно пытался напомнить читателю о реальностях того желанного мира, где возможны похожие и непохожие друг на друга «счастливые семьи», где люди обладают талантом приносить радость любимым и не стыдятся добрых порывов сердца.

В тревожном напряжении 1943 года и в победном, но еще оглушенном, контуженном войной 1945 году написаны две нежнейшие лирические акварели К. Паустовского - его новеллы «Снег» и «Дождливый рассвет». И там и там - родные «русские городки, где с крыльца видны заречные луга, широкие взвозы, телеги с сеном на паромах», где неукоснительны сезонные перемены в хозяйском саду и ближней роще, где зимой так приятно расчистить от снега дорожку к беседке, а летом «открыть настежь окна, лечь, укрыться и слушать, как дождь стучит по лопухам». И там и там офицер-фронтовик, после перенесенных недавно ран и лишений, на краткое время приобщался к размеренности «простодушного уюта» в обветшалом деревянном домишке со скрипучей дворовой калиткой, старинным колокольцем на дверях и жилым теплом скромного семейного крова.

Испытания и пережитые опасности с годами лишь обострили у писателя чувство ценности иных «незамысловатых вещей» и «веками мучившую людей мысль о необратимости каждой минуты».

Изменение основной направленности писательского внимания Паустовского в годы зрелости определяет эволюцию жанра и характера в творчестве писателя. Повествователь в зрелом творчестве Паустовского приобретает значение типического лица не только в области его отношений с окружающими, но и в том, как он проявляет себя, будучи поставлен лицом к лицу с природой. Паустовскому всегда, с детства, было свойственно обостренное чувство природы, поэтому она нередко присутствует на страницах ранних произведений. Если в 20-х годах было заметно его тяготение к экзотическому пейзажу с характерной для такого пейзажа экспрессией и яркостью красок, то с 30-х годов, когда Паустовский начинает смотреть на природу не глазами романтика - отщепенца, а глазами своего современника, она входит в его книги как их неотъемлемая часть. Она почти целиком вытесняет интерьер, либо полностью поглощая его (глава «Мой дом» в повести «Мещорская сторона»), либо так или иначе - особенной игрой солнечного света, палым листом бульвара, весенним ливнем или букетом цветов - подавая о себе весть даже среди асфальта улиц и камня городских домов (рассказ «Грач и троллейбусе» 1953, и аналогичный эпизод с цветами в «Повести о жизни»).

Гражданское Отечество и культурно - историческая Родина совмещаются в этом волшебном пункте в единый патриотический образ социалистической Отчизны. Ничего нет для писателя желанней, чем из любого земного далека, пусть хотя бы мысленно, вновь и вновь возвращаться сюда ради встреч с застенчивыми светловолосыми ребятами, вездесущими мальчишками - рыболовами, охотничьими привалами, шалашами пасечников, избушками лесников, рассказами бывалых дедов, смешливыми языкатыми колхозницами, с хозяйственным ладом деревенского дома и с непременной дворовой живностью. Какая-нибудь приветливая или, напротив, отчаянно свирепая дворняга, надменный красавец петух, бородатая озорница коза и многочисленные мелкие представители коварного семейства кошачьих то и дело привносят в повествование частичку тепла, остро подмеченный штрих неповторимой индивидуальности, неистребимый комический элемент.

И все это - в привольном раздолье лесов и полей, напоенных прохладой и влагой. Образы, связанные с животворностью водной среды, играют в книгах Паустовского особую роль. Беды засушливых земель переживаются им как острое мучение, трудные заботы гидрологов и оросителей - как подвиг («Героический юго-восток», 1952-1956). В ненависти своей к пустыне, насылающей на человека исчадия зноя и пыльных бурь, писатель признавался не раз. Тяга его к стихии воды с юности питалась многолетними впечатлениями причерноморских акваторий, она привела его к Балтике и карельским озерам, сделала «бардом» заболоченной Пры, патриотом Таруски, энтузиастом комариных мещерских мшар, восторженным созерцателем зловещих грозовых спектаклей и увлеченным классификатором любых небесных водяных даров, будь то снегопад и метельный занос или изморось, туман, пушистый иней, торкая наледь или роскошное изобилие всякого рода дождей - обложных, моросящих, ливневых, грибных и затяжных «осенних мелких дождичков», едва копошащихся в палой листве.

Зелень, живность и щедрое на «метеорологические осадки» небо умеренных широт, не знающих ни полярных, ни тропических крайностей, позволяют писателю породнить любимые рязанские или костромские края с дубравами Приднепровья и с подножием синих Карпат: «Страна эта прекрасна. Она закутана в светлый туман. Кажется, что этот туман возникает над ее мягкими холмами от дыхания первых трав, цветов и листьев, от распаханной земли и поднявшихся зеленей. Маленькие радуги дрожат над шумящими мельничными колесами, брызжут водой на черные прибрежные ветлы. Холмы сменяют друг друга, бегут от горизонта до горизонта. Они похожи на огромные волны из зелени и света. Небо такое чистое и плотное, что невольно хочется назвать его по-старинному - небосводом. Солнце отливает желтизной. И с каждым вздохом втягиваешь целебный настой из сосновой коры и снега, что еще не всюду растаял на вершинах гор» [22, с.320].

В последнее десятилетие жизни писателя стойкая радость преисполненных ликования рассказов, пейзажных зарисовок и путевых впечатлений осложняется отголосками мирских тревог, что, составляя достаточно характерную черту сегодняшней жизненной реальности, накладывает заметную печать на литературу наших дней. Так, в спокойном, величавом завершении «Виллы Боргезе» (1956) летучие тени тягостных впечатлений пытаются, но все же не могут возобладать над торжествующим «ощущением ясности и счастья». И неоглядные дали развернутой в пространстве красочной перспективы «Ильинского омута» (1964) утоляют обостренное сознание пережитых невзгод, желание вместить в себя как образ прекрасного целого этот уголок земли «в его ошеломляющем и таинственном разнообразии». Тот, кому открылась эта удивительная гармония, приобщен к стройному ладу народной души, вкусившей «состояние глубочайшего мира». Сходные мотивы и чувства запечатлены и в лирико-патетическом строе последней поэмы А. Твардовского «За далью - даль».

От «Романтиков» к «Повести о жизни» - таков путь творческого развития Паустовского. За долгие, годы многосложного жизненного и литературного опыта его писательский почерк - не без ошибок, спорных экспериментов - приобрел твердость и уверенность. Время, большой творческий труд способствовали обогащению и шлифовке его таланта.

Делись добром ;)