Генезис творческой манеры Эриха Марии Ремарка и рецепция ранних произведений (по произведениям "Приют грез", "Гэм")

курсовая работа

2. "Гэм". Основные образы романа. Роман-поиск; роман-исследование; "роман-женщина"

Молодая героиня романа по имени Гэм, возраст которой мы, к сожалению, так и не узнаем, превращает свою жизнь в увлекательное путешествие, посещая за время действия романа четыре континента - Африку, Азию, Южную Америку и Европу, встречаясь с разными людьми. Люди эти - мужчины, представляющие собой, по сути, различные философские концепции жизни, которые не прописаны автором в буквальном разъяснении, но которые переданы через образ самой Гэм. В каждом из маленьких путешествий Гэм проводит время с одним из этих мужчин - Клерфейтом, Кинсли или Лавалеттом.

Клерфейт - мужчина, жизнь которого - это средоточие энергии, логической последовательности мысли и непреодолимо трудного действия (одно из таких действий, к примеру, убийство мужа Гэм). Кинсли олицетворил собой безликую Гэм; до встречи с ним этот образ был сумбурным и непонятным. Кинсли - образ вроде бы простого, но очень человечного мужчины. Фактически он противоположность Лавалетту, эдакому Kugelmensch. Если с Клерфейтом Лавалетта сравнить еще можно, то Кинсли совсем не вписывается ни в дну из черт характера этих мужчин. Лавалетт - сама импульсивность, действительно "пуля", которая так же стремительно погибает, как и живет.

Самопознание каждого из героев идет на фоне калейдоскопического повествования экзотической жизни. Каждый из типов мужчин открывает в Гэм что-то новое, каждый характеризует ее по-своему, при этом автор не дает характеристик вне монологов, диалогов или мыслей героев. Таким образом, он остается в стороне, что является главным отличием Романа "Гэм" от первого романа, "Приюта грез".

Гэм любила обхватить ладонями хрусталь и ощущать его прохладу. Любила осязать кожей прикосновение бронзы, смотреть в чистую прозрачную воду. Странно манила ее всегда и гладкая чешуя рыб. Или, например, взять в руки голубя и чувствовать под опереньем его живое тепло.

Она путешествовала. Это более всего подходило к ее зыбкому настрою. Долго она не задерживалась нигде -- не любила привыкать. Привычка влекла за собой обязательства, привязывала к деталям и тем портила единство целого. А ей хотелось именно целого.

Уже здесь видна сложность выстраиваемого образа. Первым и единственным, кто попробовал охарактеризовать образ Гэм из персонажей вербально, стал Кинсли: "Ты -- поток, прекрасный бурный поток, бьющийся о дамбы. Пока дамбы выдерживают его напор, он вскипает пеной и резво играет прибоем. Он любит эти дамбы, окружает их своей неистовой белопенной любовью. Но его любовь несет разрушение. Она манит, и ласкает, и бьется, и рвет мягкими руками, и дамба крошится, обломки один за другим падают ей в ладони. И тогда она, сметая все на своем пути, устремляется прочь, дальше, дальше, гонимая жаждой биться прибоем и вскипать пеной, -- пока не найдет новую дамбу, которую захлестнет своей щедрой любовью и в конце концов тоже разрушит… Но о состоянии дамбы знает лишь ее смотритель, а не поток. Ведь когда поток поднимается к самой ее вершине, конец совсем близко". Здесь просматриваются зачатки легковесного символа у Ремарка, что является в романе продуктом пребывания в экзотике. Образ смотрителя - то есть Гэм - и образ потока - то есть Кинсли - банально представленная метафора, которая отражает, тем не менее, и хорошо передает суть характера Гэм: поток, стремящийся в неизвестность.

Тему потока как характера, как смысл жизни продолжает намного позднее - но с той же символикой - Сежур, назовем его "созерцателем эстетики": "Море светится, шумит океан, а мы стоим тут и пытаемся выдумать для этого какой-то смысл или символику, нам мало просто свечения и просто волн. Вот вам тайна Востока: не размышлять -- хотя порой кажется, будто он размышляет, но и тогда это происходит чисто формально, как вариант ощущения, -- а только чувствовать. Умение восхищаться тусклым мерцанием лилий в оловянных вазах, восхищаться до самозабвения, дает человеку неизмеримо больше, нежели все раздумья о смысле прекрасного. Настроения, чувства делают жизнь бесконечной. Раствориться в них -- блаженство". Здесь уже звучит отсылка к характеру Гэм, к ее любви все осмыслять через вопросы, к ее умению не просто восхищаться вещами и явлениями, но и запутывать собственное сознание в попытке осмыслить их со всех сторон. В этом плане очень важны в понимании фигуры Гэм вопросы, которые она себе задает в абсолютно разных ситуациях.

а Кто дерзнет назвать что-то мертвым лишь оттого, что оно пребывает в покое? Кто дерзнет сказать, что лишь движение есть жизнь? Разве оно не промежуточно и не преходяще? Ведь им выражают умеренные чувства, разве не так?

а Только вот неведомо, кто ты сам -- "я" или этот чужак? Есть ли твое "я" чужак или чужак -- это и есть "я"? И чьи дела правильны и добры?

а Но загадочным образом Гэм продолжала прясть вопросы. Не в праматеринском ли -- завершение всякой любви? А материнство -- не есть ли оно начало и конец?..

а Что ведомо нам о пурпурном мистическом мире, который живет рядом и все же находится далеко-далеко, словно на другой звезде? <…> Мир под луною, луна в мирозданье -- кто держит все это в своей ладони? Быть богом -- трагический финал человечества?

а Есть ли что-нибудь более жестокое, чем этот эгоизм, которому ведом лишь собственный хмель и который вечно упивается лишь собою?.. И есть ли что-нибудь более правдивое, более истинное?..

а Чтобы выиграть, нужно проиграть, чтобы удержать -- отпустить. И ведь здесь, похоже, снова брезжит тайна, что отделяет знающих от признающих? Ведь знание о том, что эти вещи полны трагизма, заключает в себе его преодоление, разве не так?

а Что-то вернулось? Что-то возродилось? Что зазвучало вдруг так полно и знакомо? Зачем это нежное тепло, бегущее по жилам? Кому предназначено это ласковое блаженство ее крови?

Вопросы Гэм к самой себе, ее метания от одного состояния к другому - подтверждение сумбурности образа. И, как ни странно, более всего мы начинаем членить фигуру Гэм в романе на отдельные понятные фрагменты путем обращения к охарактеризации ее со стороны мужских образов. Возвращаясь к началу, стоит отметить: лучше всего вроде бы сначала противоречивые чувства Гэм становятся понятными, истинными, "выдают" себя в момент расставания главной героини с тем или иным мужчиной. Так, теряя Клерфейта и обособляя его сознательно от своей жизни, Гэм не чувствует большой утраты, осознавая ветреность намерений Клерфейта, и переходит на новый этап изучения жизни женщины - с точки зрения ее материнства.

Конец подошел неприметно, без борьбы, но так необратимо, что даже его, Клерфейта, энергия более не сопротивлялась, а приняла случившееся как закон.

Гэм любила в нем готовность к действию, вечную бдительную настороженность, любила силу его желаний и напряженную сосредоточенность. Его несгибаемая воля умела покорять. Однако лишь на время, не навсегда. Потому что он не вторгался как повелитель в ту потаенную область, где был приют и единственное царство женщины. Он притягивал к себе, но не завоевывал.

На дальнейшем пути Гэм встает человек, который дает ей понять сущность женщины, который хает и лелеет ее, но не как дитя, а как женщину. Кинсли - этот мужчина - вливается тем же потоком, что и она, в ее жизнь, дополняя, успокаивая и саму героиню, и ее образ, который, разбушевавшись за первую неполную сотню страниц романа, ввергает читателя в абсолютное неприятие героини - вроде бы равнодушной, даже безразличной к творящемуся вокруг нее, часто утопающую в созерцании прекрасного и "осмыслении бессмысленного". Момент расставания с Кинсли - ключевой в их отношениях. Здесь мы видим абсолютную противоположность в размолвке с Клерфейтом: присутствует и обида, и неприятие случившегося, что говорит об истинности испытываемых чувств героини к Кинсли - это прогресс в мире чувствительности Гэм.

Она задыхалась от рыданий, как никогда в жизни. Кинсли держал ее за плечи. Точно безвольная кукла, она висела в его руках, и жаловалась, и бормотала безумные слова, и спрашивала сквозь слезы, и он на все отвечал: "Да, да", -- пока она мало-помалу не успокоилась и не перестала всхлипывать.

Она обхватила его лицо ладонями и еще раз всмотрелась в каждую линию, в каждую морщинку, как всматриваются перед долгой разлукой в любимый ландшафт.

Самое же откровенное и интересное об образе Гэм нам рассказывают ее отношения с Лавалеттом. Здесь мы видим и сцены ревности, и сцены разочарования, и сцены подтверждения верности Лавалетта и значимости его поступков для самой Гэм. Не ведая, что значит лишить себя свободы ради кого-то и, в то же время, осознавая ее ценность, Гэм пребывает в смятении и неопределенности, вновь задавая себе вопросы бытия противоречивого существования чувства любви, долга и чести в едином понимании.

Гэм была в смятении. Лавалетт потерял свободу? Отчего он отверг малайку? Из-за нее? Счастье захлестнуло ее жгучей, до боли жгучей волной, и одновременно этот бушующий в ней ураган совершенно подавил Гэм. Тем не менее она чувствовала: впереди опять бежит дорога, конец далеко, все откипит пеной, и снова ее безмолвно ждет грядущее.

Пораженная Гэм цепляется за счастье с Лавалеттом - единственным, чья сущность ее удовлетворяет и дарит одновременно с этим ей счастье. Последняя сцена в романе - побег Лавалетта и Гэм - раскрывает перед читателем то, как сильно Гэм ценит это слияние душ, его и ее. Смерть Лавалетта - это символичный подарок его бурного характера для Гэм. Своей кончиной он дарит ей возможность все начать сначала, и естественно он этого не осознавал. Мы понимаем это из контекста, когда креол в эпилоге романа забирается в жилище Гэм и ворует из ее дома: он забирает драгоценный зеленый молитвенный ковер, который сам же и подарил когда-то ей. Гэм и так хотела вернуть ему этот ковер, потому она даже рада произошедшему, и в ее голове звучит последняя мысль перед началом чего-то нового, перед тем, как отдаться жизни за чертой замкнутого круга событий, закольцованных этим напольным подарком: "Жизнь -- это все. Гэм ни о чем не думала, она просто шла и жила этим. Жизнь -- это все… Я ощущаю… божественное чувство… мир молод, как я… И пока я ощущаю себя, мир существует… Пока я живу собой, я живу всеми…<…> Ей показалось, что кто-то рядом произнес: я начинаю… я готов…"

Почему же главное действующее лицо романа -- женщина? Во всех последующих произведениях это будут мужчины. В двух первых опубликованных больших романах -- "На Западном фронте без перемен" и "Возвращение" -- изредка фигурируют солдатские матери, остальные женщины -- и их немного -- обрисованы как объект эротических переживаний фронтовиков и солдат, вернувшихся с войны домой. В других романах героиням хотя и отведена важная роль в развитии сюжета, однако и Рут Холланд ("Возлюби ближнего своего"), и Патриция Хольман ("Три товарища"), и Жоан Маду ("Триумфальная арка"), и Элизабет Крузе ("Время жить и время умирать"), и Лилиан Дюнкерк ("Жизнь взаймы"), и неизлечимо больная Элен ("Ночь в Лиссабоне") -- в конечном счете всего лишь мощное эхо любовных страстей, испытываемых героями мужского пола. А вот почти на все, что происходит в "Гэм", читатель смотрит глазами женщины.

Возможно -- но это чисто умозрительное предположение, -- необычный для Ремарка угол зрения подсказала ему встреча с женщиной, пришедшаяся на ганноверскую пору его жизни. Именно тогда он познакомился с Ильзой Юттой Цамбоной, горячую сердечную привязанность к которой он испытывал долгие годы. В письмах и дневниках он называет ее Йоханнесом или Петером, для друзей она -- Жанна. Цамбона была красива, как с картинки, одевалась элегантно, она была холодновато-эротична. Это тип женщины, действовавший на Ремарка магнетически. Когда он познакомился с двадцатидвухлетней танцовщицей и актрисой, та уже была разведена. 14 октября 1925 года они поженились в Берлине. Ремарк оставался верен своему обету на протяжении десятилетий -- и после того, как брак давно распался.

Таким образом, смею предположить, что главная героиня по имени Гэм - это не что иное, как соединенная в одном лице Цамбона, встретившаяся так кстати Ремарку, и сам писатель, за время написания романа путешествующий в Италию, Англию, Бельгию, на Балканы, в Турцию и Швейцарию в связи с работой. Сюда же примешались и роскошные посиделки с друзьями, так ярко отразившиеся в романе.

Делись добром ;)