2. Литературные предпочтения в романе И.С. Тургенева "Отцы и дети"

Упоминание имени Пушкина в начале, затем ближе к середине повествовании выполняет сложную функцию в тексте "Отцов и детей". Пушкин - это и обозначающее и обозначаемое в тексте Тургенева.

Его имя настраивает читателя на определенный контекст, в котором автор хочет быть воспринятым. Это конвенциональный акт. Автор, словно, договаривается с читателем о том, какие у них должны быть общие отправные точки. С другой стороны, имя Пушкина образует определенный круг чтения. Герои романа постоянно что-то читают и Пушкина в том числе.

Помимо Пушкина ("Евгений Онегин", "Цыгане") упоминаются "французские романы", их читает Одинцова, но холодно, засыпая; Гейне, его читает Катя Одинцова; много читает отец Базарова, его чтение состоит из просветительской и научной литературы 18 столетия; матушка главного героя читает мало, упоминается "Алексис или Хижины в лесу" - французский сентиментально-нравоучительный рома Дюкре-Дюминиля, написанный в 1788 году и переведенный в 1794 году на русский язык; сам Базаров читает мало, в основном советует что-то кому-то прочитать, но в споре с Павлом Петровичем демонстрирует хорошую начитанность. Круг его чтения на первый взгляд противопоставляется кругу чтения "стариков", но такое противопоставление не совсем верное. Дело в том, что демаркационная линия в читательских пристрастиях несколько сложнее, она пролегает двояко: "все и Базаров", то есть литература полезная, "практическая" (например, Бюхнерово "Stoff und Kraft") противопоставляется старой, старого времени, куда попадает и имя Пушкина, и имена старых ученых, коих цитирует отец Базарова.

Вторая граница пролегает не так прямо: имя Пушкина становится синонимом высокого искусства, романтического, требующего больших душевных затрат, поэтому, герои, так или иначе готовые к духовному подвигу, описываются в сфере автора положительно, отсюда странный разговор Аркадия и Кати, которая говорит: "…погодите, мы вас еще переделаем". Эта "переделка" лежит в сфере литературности: Аркадий замечает, что Катя "не упрекает его за то, что он красиво выражается", а Катя размышляет о Гейне, которого она любит, "когда он задумчив и грустит". "Переделаем" нужно понимать как "изменим ваши литературные наклонности", в случае Аркадия - "возродим". В этом втором разделении Базаров не так одинок, сюда, с разной частотностью попадают то Аркадий, когда ласково советует почитать Бюхнера вместо Пушкина (эпизод невероятно остроумный и ироничный), то Одинцова, засыпающая над "глупыми романами", то Павел Петрович, который "не был романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа…".

Мотив "литературных ожиданий" практически никак не реализуется в "Отцах и детях", пожалуй только один раз очень снижено и комично нам напоминают о тщетности базаровских исканий: "…Так тебя холодом и обдаст", - жаловалась Фенечка Дуняше, а та в ответ ей вздыхала и думала о другом "бесчувственном" человеке. Базаров, сам того не подозревая, сделался жестоким тираном ее души".

Литературность сравнима в романе Тургенева с выбором мировоззрения, в Евгении Онегине она выполняет совсем другую функцию. Но имя Пушкина включается в этот круг и поэтому он обогащается онегинскими аллюзиями. По пристрастиям в чтении герои Тургенева узнают друг о друге много нового, а автор узнает еще и о читателе. Аркадий в какой-то момент уподобляется Татьяне, которая в библиотеке Онегина восклицает: "Уж не пародия ли он!". Аркадий в один из споров с Базаровым, в который раз внутренне протестуя против того, что тот ему говорит, удивляется: "Эге, ге!. - …и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. - Мы, стало быть, с тобой боги? то есть ты - бог, а олух уж не я ли?" Интонация - вот что сближает эти два удивления, но не только: принцип инверсии здесь продолжает работать.

Онегинские аллюзии, словно частички в калейдоскопе, создают в "Отцах и детях" практически безграничное число узоров-комбинаций. Вот кажется понятный, много раз прокомментированный эпизод о понимании Базаровым поэзии Пушкина, но встречает слово "клевета" и перед нами уже новые смыслы и новые вопросы. Таким же элементом является упоминание в "Отцах и детях" "прекрасных ножек".

В "Евгении Онегине" впервые "ножки" упоминаются в строфе 30-ой первой главы.В. Набоков в своих комментариях называет этот пассаж - одним из чудес романа. Он отмечает, что "…тема проходит через пять строф (с 30 по 35) и последние ностальгические отзвуки - это: глава Первая, 49 строфа, где Пушкин упоминает рисование пером женские ножки на полях своих рукописей; глава Пятая, 14 строфа, где Пушкин с любовной нежностью описывает, как увязает в снегу Татьянин башмачок в ее сновидении; глава Пятая, 40 строфа, где Пушкин, собираясь описать провинциальный бал, вспоминает отступление в главе Первой, вызванное обращением к Петербургскому балу; глава Седьмая, 50 строфа, где Пушкин сужает лирический круг, отсылая к спектаклю Терпсихор, с которого все началось: полеты Истоминой…".

Тема "прелестных ножек" в "Отцах и детях" принадлежит отнюдь не автору, а …Одинцовой. Это она рассуждает, какие "еще прелестные ножки" у ее сестры. Весь этот пассаж станет еще интереснее, если увидеть, что темы "башмачка" и "ножек" у Тургенева совмещены: "…Тебе из города привезли ботинки, твои прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши… только велики; так ножками надо брать. Но ты у меня не кокетка…." На мгновение создающееся соположение с Татьяной (башмачок из ее сна) подтверждается еще одним штрихом, упоминанием темы сна Одинцовой в разговоре с Базаровым, идущим вслед за предыдущим эпизодом. Но Катя не Татьяна, и автор не думает их сравнивать, хотя читателю это сделать иногда очень хочется, ведь у него вроде бы нет других романных ожиданий, кроме заданного в самом начале. "Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко всходя по раскаленным от солнца каменным ступеням террасы, - прелестные ножки, говорите вы… Ну, он будет у них". Вспоминается пушкинское "К ее ногам упал Евгений…/ А нынче! - что к моим ногам / Вас привело…". Аллюзии остаются за рамками повествования, но в рамках читательских ожиданий. В этой онегинской интонации Тургенев изменяет "Онегину": он следует за намерениями Автора 3-ей главы, 14 строфы, где тот рисует читателю возможное развитие романа, впрочем, оказавшееся ложным, что подчеркивает "противоречие между литературной идиллией и подлинной жизненной трагедией".

Тургенев пишет "роман на старый лад" для Аркадия и Кати, и подлинно трагический - для Базарова; две эти темы будут реализовываться в сознании читателя, воспитанного на онегинской традиции. Линия Базарова, однако, будет развиваться всегда по касательной к "Онегину", в движении навстречу - и всегда минуя его…. Трагедия Базарова - это тургеневский роман, который, может быть, и не состоялся бы без размышлений над "судьбой" Онегина, но который не оставляет Базарова "в минуту, злую для него", наедине с собой и судьбой, а "убивает" его нелепо и "бессмысленно"…