Введение

Михаил Зощенко известен читателю как писатель с устоявшейся репутацией сатирика и юмориста. Репутация эта, сложившись в 20-х годах, жива до сих пор. Не случайно «юмор Зощенко» и «комическое у Зощенко» стали традиционными темами исследований.

Однако из почти 40 лет писательской жизни Зощенко собственно сатире и «юмористике» было посвящено менее десятилетия («первый юмористический рассказ», по признанию писателя, был написан в 1922 году); поворот же его «литературного корабля» к «серьезным» жанрам начался в 1929 году публикацией «Писем к писателю», названной современным литературоведом «книгой-эпитафией на могилу его триумфа у широчайших читательских масс». После этого сатира уже не доминирует в зощенковской системе жанров: в это время создаются преимущественно «научно-художественные» и документальные (или имитирующие документальность) повести и детские рассказы. Именно к «научно-художественному», как определяет его сам писатель, жанру Зощенко относится в это время как к «главному».

Поэтому, несмотря на соблазн ограничиться в исследованиях так называемыми «лучшими» произведениями Зощенко, т.е. его сатирическими рассказами и повестями, игнорируя все остальное как «неудачное» или просто не соответствующее зощенковскому «образу», к которому привык читатель, - очевидна необходимость исследования его творчества как целого. Так же, как «Мертвые души» Гоголя не могут быть до конца поняты без его поздней публицистики, понять сатиру Зощенко невозможно, не уяснив того места, которое сам автор уделял ей в своем творчестве.

Известно, что Зощенко - один из немногих писателей, чье творчество стало предметом не только множества критических, но и научных исследований еще при жизни автора, более того, вскоре после начала его писательской карьеры. Вполне объяснимо то, что язык Зощенко привлек внимание критиков и исследователей несколько раньше, чем его мировосприятие. Именно на язык в первую очередь обратили внимание уже самые первые рецензенты, в основном обсуждавшие вопросы «сказа» и «стилизации» и проводившие параллели с Гоголем и Лесковым, восприняв Зощенко как писателя с орнаментальным отношением к слову и пишущего в основном ради слова. Языковые открытия Зощенко стали благодатным материалом для лингвистических исследований. Впервые описанию используемых Зощенко приемов была посвящена статья В.В.Виноградова. Впоследствии язык Зощенко не раз становился объектом исследования лингвистов и литературоведов - как отечественных, так и зарубежных. Естественно, что проблемы зощенковского сказа заинтересовали «опоязовцев», близких кружку «Серапионовых братья», в который входил молодой Зощенко. Эти проблемы активно обсуждаются и в последние годы - не только в научных исследованиях, но и в статьях эссеистического характера, посвященных, в сущности, не столько самому Зощенко, сколько проблемам отраженного в языке общественного мировосприятия его эпохи. Писатель в этом случае представляет интерес прежде всего как добросовестный и чуткий фиксатор особенностей этого языка: речевое поведение его героя часто сопоставляется с речевым поведением представителей определенных слоев общества 20-х годов (например, советских управленцев) или даже тогдашнего главы государства.

Вопросы, связанные с изображением бедных людей в творчестве писателя, почти не обсуждались его первыми рецензентами именно из-за всеобщей сосредоточенности на его языке; содержательная сторона его произведений обычно либо вовсе игнорировалась, либо сводилась к рассказыванию анекдотов. Приведу некоторые характеристики такого рода: «А вот и Зощенко. С лицом заматерелого провинциального комика, без единой улыбки читает он свои смешные рассказы. <...> Но не рассказы это вовсе, а просто анекдоты, вроде Аверченковской юмористики, только, пожалуй, еще сортом ниже.»

«Автор обладает несомненным дарованием, он умеет наблюдать, подмечать, запоминать, он чуток к юмору быта, но... два громадных «но»! Первое - во всех его рассказах нет души, заветного: идеологического стержня. Что любит Михаил Зощенко? Что ему особенно близко и дорого? Неужели только блеск оскала молодых белых зубов при передаче очередного житейского анекдота? «(из анонимной рецензии).» «Большинство рассказов на 200-300 газетных строк. Такой размер обрекает автора на веселые анекдоты, если, конечно, автор не Чехов и не Мопассан» (А.Придорогин).

Одним из первых вопросов, непосредственно связанных с изображением бедных людей Михаилом Зощенко и заинтересовавших его рецензентов, стал вопрос о присутствии в его художественном мире «положительного» персонажа. При этом почти все критики (слова И.Оксенова о том, что «у Зощенко есть все данные для того, чтобы стать благодушным, незлобивым сатириком современности», воспринимается на этом фоне скорее как исключение) почти единодушно признали отсутствие такого начала. «Смеяться много вредно, пересмеешься - заплачешь... - пишет А.Меньшой с явным сочувствием автору. - В этом - смысл и содержание творчества - и жизни - и смерти - Гоголя: он пересмеялся... Чехов не пересмеялся. В этом - отличие его от Гоголя...Молодой Зощенко - подражатель. Он подражает и Гоголю, и Чехову; он «работает» под Гоголя и под Чехова (что отнюдь не умаляет его собственной, самостоятельной ценности и значимости, как писателя). Но путь его - не чеховский, а гоголевский. Он уже - в самом начале пути - пересмеивается, досмеивается до жути». О том же, в сущности, говорит, например, М.Ольшевец, обнаруживая в «Сентиментальных повестях» «сгусток зощенковской философии», подлежащей разоблачению и порицанию: «Тут Зощенко даже не пытается вас смешить по-обычному скверными анекдотами, а, наоборот, по-серьезному хочет показать свое credo, временами зовя себе на помощь андреевщину и даже достоевщину….Редкий герой в конце рассказа выживает; все они умирают от отчаяния и жути...». Заметим, что, как правило, вопрос о «пессимизме» Зощенко и отсутствии у него «положительных идеалов» рассматривался в политическом аспекте: «Наше время есть время борьбы и, стало быть, героики. Оно не столько является эпохой отрицания, сколько положительного строительства. Оно является историческим периодом положительных идеалов, в нем место лирикам и художественным прозаикам - Пушкиным и Тургеневым, а не Щедриным.»

Как мы видим, уже в 20-е годы критики обнаружили исторические прецеденты творчества Зощенко - «мрачную» сатиру Щедрина и - в большей мере - Гоголя, смеявшегося «сквозь слезы».

Критика, ставившая в 30-40-е годы вопрос об «оптимизме» Зощенко почти исключительно как вопрос политический, достаточно много цитировалась и, кроме того, имеет лишь косвенное отношение к теме данной работы.

Гораздо больший интерес представляют серьезные аналитические статьи А.Бескиной и Ц.Вольпе, авторы которых, пожалуй, впервые делают попытку рассмотреть творчество Зощенко в философском контексте.

Статья Бескиной (1935) в целом посвящена своеобразной идеологической реабилитации Зощенко: автор пытается защитить зощенковскую «блестящую, острую сатиру на мещанство» как от упреков в «утробном, подмышечном смехе», так и от формалистов, которые «топили Зощенко в воде банальных рассуждений о его «жанровом новаторстве» и сводили все значение писателя к утверждению им в литературе «неуважаемой мелкой формы», - и найти место Зощенко в «классовой борьбе второй пятилетки». Бескина, однако, делает несколько общих замечаний о характере иронии Зощенко, впервые ассоциативно связывая ее с романтической иронией, которая ставилась во главу угла теоретиками романтизма как принцип разрушения». Ссылаясь на Блока, назвавшего иронию «болезнью вечно зацветающего, но вечно бесплодного духа», Бескина замечает, что ирония в литературе «всегда была оружием слабости», и упрекает Зощенко в «замкнутости и бесперспективности» его сатиры и в «сбивчивости и противоречивости его положительных позиций», призывая писателя к замене иронии «обличающим сарказмом».

Пожалуй, первым автором, обратившимся к детальному анализу вопросов, связанных не только с идеологией Зощенко и его политической позицией, но и с общими мировоззренческими персонажами его произведений, стал Ц.Вольпе. В статьях начала 40-х годов и опубликованной лишь недавно «Книге о Зощенко»(1940) Вольпе также проводит параллель между ироническим изображением героев Зощенко и романтической иронией, но основанием для такого сравнения становится то, что Зощенко, подобно немецким романтикам, воспринимает иронию «как просвечивание явления сущностью, как «свободу от объекта», показывая в «Сентиментальных повестях» сквозь изображение косного быта и сквозь убогую судьбу своих героев свое революционное и гуманное отношение к изображаемому миру, свою несмешную, большую «сентиментальную» тему».

В статьях Вольпе впервые была предпринята попытка рассмотреть как поэтику, так и «бедного человека» в рассказах Зощенко в их эволюции, общее направление которой - поиск «положительного» начала и «оптимизма» - «ключей счастья». Путь Зощенко критик представляет как путь от «разоблачения интеллигентских иллюзий» к «оптимистическому утверждению жизни». «Если весь период до 1930 г. можно охарактеризовать как сатирическую критику различных типических форм сознания, - пишет Вольпе, - то с 1930 года центральной темой становится не негативный анализ типов сознания, но анализ самого качества сознания, оценка роли сознания, оценка роли сознания в жизни человечества».

Ценность работ Вольпе - в том, что он, в отличие от многих более поздних исследователей, рассматривал поэтику Зощенко и его систему персонажей, как единую систему, не отделяя область сатиры от области «науки», а напротив, обнаруживая их взаимосвязь: «научно-художественная» трилогия Зощенко («Возвращенная молодость», «Голубая книга» и «Перед восходом солнца») как бы утоляет «тоску по счастью», которую испытывали герои его ранних сатирических произведений и истоки которой Вольпе видит в мировоззрении «декадентских гуманистов» начала 20 в., в основном -символистов, с которыми Зощенко вступает в полемический диалог.

Вольпе рассматривает эволюцию языка Зощенко (путь писателя от «сказа» к стремлению говорить «своим голосом») и его обращение в 30-40-х гг. к автобиографическим сюжетам как результат эволюции мировоззренческой: носителем наконец найденного положительного начала становится сам автор, обретший «свой голос». «Поиски счастья» обусловили, по мнению критика, и существенные изменения жанрового состава зощенковских произведений: появление биографических повестей и детских рассказов.

Однако подход к изучению прозы Зощенко, предложенный Вольпе и предполагавший, как было сказано выше, исследование всего контекста творчества писателя, практически не получил дальнейшего распространения ( за исключением работ М.Чудаковой и Л.Скэттон). Так, например, повести Зощенко «Возвращенная молодость» и «Перед восходом солнца» обсуждаются, как правило, со времени их появления до сих пор в контексте психологической и психиатрической литературы чаще, чем в контексте творчества Зощенко и воспринимаются, таким образом, как плод «хобби» писателя. Ц.Вольпе, кстати, дальновидно предостерегал от такого восприятия «Возвращенной молодости» еще в 1940 г.: «Мы предоставляем возможность <...> двум типам серьезных читателей спорить между собой и доказывать, с одной стороны, что «Возвращенная молодость» есть начало научного направления в нашей литературе, а с другой, наоборот, - утверждать, что она есть глубокое заблуждение и безрассудный шаг писателя, вступившего на путь, который ему не положен. Мы думаем, что это спор неправильный, спор не о главном». Хотя надо сказать, что Зощенко сам отчасти спровоцировал такое восприятие своих «научно-художественных» повестей, постоянно интересуясь «мнением специалистов». Показательно, что специалисты были одними из первых, кто откликнулся на появление «Возвращенной молодости».

Как научные сочинения воспринимают «Перед восходом солнца» и «Возвращенную молодость» и многие современные критики, например, А.Гулыга в публикации о «научно-художественных» повестях с комментариями медика. Подобный подход к «Перед восходом солнца» распространен даже среди литературоведов.

Скованные многочисленными идеологическими и политическими табу, советские исследователи говорили об отражении в «научно-художественных» повестях любимых персонажей писателя и о его культурных ориентирах с большой осторожностью. Пафосом идеологической и политической реабилитации Зощенко проникнуты и комментарии Д.Молдавского к неопубликованным самим автором фрагментам «Перед восходом солнца»: подчеркивая антифашистскую направленность повести, Молдавский между прочим пытается защитить ее автора и от упреков в асоциальности: «сегодня мы читаем «биологическую» повесть Зощенко как отважный экскурс писателя в собственное сознание, как <...> попытку, не уходя от социального видения мира, обратиться к специфическим вопросам физиологии». Сейчас стало совершенно очевидным, что подобные заявления, как правило, не столько выражали реальную позицию их авторов, сколько служили своеобразным политическим маневром, призванным убедить власти в лояльности некогда опального произведения и открыть ему дорогу к читателю (полный текст «Перед восходом солнца» так и оставался неопубликованным до 1987 г.).

Поэтому в 60-х годах, после значительного перерыва, вызванного известными политическими обстоятельствами, интерес к «бедному человеку» в изображении Зощенко проявился благодаря открытию повести «Перед восходом солнца» западным литературоведением.

«Перед восходом солнца» оказалась более благодатным материалом для западных исследователей, нежели написанные в сказовой манере труднопереводимые рассказы Зощенко. Кроме того, применительно к ней можно было использовать психоаналитический подход, приемы которого были уже достаточно отработаны зарубежным литературоведением. Не удивительно поэтому, что предметом обсуждения западных ученых первоначально стала не общая концепция литературы в мировоззренческих установках Зощенко, а более частный вопрос о его философских и психологических ориентирах при изображении литературных персонажей. В какой-то мере это была попытка ответить на старый политический вопрос советской критики 20-40-х годов: «Чей писатель Михаил Зощенко?», попытка реабилитировать Зощенко, но на этот раз с прямо противоположных, «антисоветской» и «антипавловской» позиций, представив его как «диссидентского мученика», вынужденного маскировать свои истинные убеждения.

В данном дипломном исследовании центральными станут три проблемы, которые, как представляется, были крайне важными для Зощенко, во многом определяя его литературный путь. Это - проблема соотношения рационального и иррационального при изображении «бедного человека», проблема отношений культуры и «жизни» простого народа, а также связанная с ней проблема поиска «оптимизма», т.е. «положительного» героя в жизни и литературе. Именно эту проблему сам писатель считал основной в своем творчестве и в литературе вообще.

На актуальность для Зощенко «поисков оптимизма» обращают внимание почти все мемуаристы, вспоминая высказывания Зощенко о желании создать «положительного героя». И вряд ли это желание определялось лишь нажимом «извне», партийной концепцией литературы. «Очень верный и глубокий разговор о моей работе, - пишет Федин в 1949 г. в дневнике о беседе с Зощенко. - Логическим завершением ее, которого он от меня ждет, было бы, по его словам, создание образа современного «счастья» (того, которое он будто бы все время искал в своих книгах и которое найти ему не удалось...») Известен не реализовавшийся замысел Зощенко написать «Записки офицера», которые были задуманы писателем как «здоровая» вещь со «счастливым концом». О «добрых» рассказах и повестях «о добрых людях и добрых делах», которые начал писать Зощенко в конце жизни, иронически вспоминает К.Чуковский. Зощенко неодобрительно отзывается о Салтыкове-Щедрине, отнявшем у своего читателя «право найти, увидеть счастье»: он заинтересованно анализирует попытки Гоголя создать «положительного» героя, упрекает Заболоцкого за то, что в его «новых работах... поражает какая-то мрачная философия и <...> удивительно нежизнерадостный взгляд на смысл бытия», порицает одну из своих юных корреспонденток («Письма к писателю») за «трагическое настроение ее стихов».

С «поисками оптимизма» связаны представления Зощенко о личности писателя и влиянии ее особенностей на способы изображения «характерных персонажей».

Наиболее существенен здесь вопрос о взгляде Зощенко на отношение к жизни сатирика и ироника, обладающих, по его мнению, «особым зрением», направленным на «отрицательный мир, отрицательных персонажей».

Большое значение имеет обращение Зощенко к изучению творческих судеб своих «великих товарищей», особенно - Гоголя, судьба которого рассматривается им как прецедент его собственной судьбы.

Зощенковская концепция отношения сатирика и ироника к жизни простых людей имеет непосредственный выход на его художественный мир: с формированием этой концепции меняется круг тем и жанров прозы Зощенко.

Со взглядами Зощенко на роль Разума в человеческой жизни связано и его отношение к интуитивному и рациональному в творчестве, которое нельзя рассматривать вне литературного контекста 20-30-х годов - времени, когда официально культивировалась рационализация писательского труда, сведение его к набору своеобразных «алгоритмов», поддающихся воспроизведению: литературное творчество, таким образом, воспринималось как умение, которому можно научить, а следовательно, не являющееся достоянием отдельных избранных личностей.

В этом контексте очень важны рассуждения Зощенко о таком иррациональном явлении, как вдохновение, и попытки как-либо рационально его обосновать в 30-е годы.

Характер поставленных проблем обусловливает выбор объекта и материала данного исследования.

Объектом исследования станет творческая эволюция писателя, т.е. круг его представлений о изображении простых людей в литературе. Однако в работе будет предпринята попытка найти более общие литературоведческие основания этих представлений.

Корпус исследуемых текстов составляют сатирические произведения Зощенко, которые представляют интерес в данной работе в основном как «поле» реализации теоретических положений автора.

Поскольку задача данной работы - проследить эволюцию представлений Зощенко о методах изображения персонажей, то хронология исследуемых текстов широка - от самых ранних неопубликованных рассказов, набросков, записей и писем 10-х годов до прижизненных редакций зощенковских рассказов 20-30-х годов.

В эволюции мировоззрения Зощенко можно выделить три этапа:

1) формирование антидекадентских взглядов на литературу в неопубликованных произведениях Зощенко - период до 1921 г.;

2) период реализации этих взглядов преимущественно в сатирических рассказах и повестях 1921-1929 гг.;

3) время открытия «научно-художественного» жанра, когда писатель преимущественно обращается к рефлексии, пытаясь осознать свое место в литературе, объяснить и усовершенствовать себя как писателя и как личность - 1929-конец 50-х годов.

Каждый период характеризуется определенным состоянием художественного мира Зощенко: изменяется язык, жанровый состав произведений. Так, в 1910-е годы Зощенко пишет преимущественно короткие лирические новеллы, письма (которым сам придает статус литературных произведений); второй период характеризуется созданием преимущественно беллетристических произведений (рассказов и повестей), а с начала 30-х годов писателя все больше привлекают документальные жанры. К этому времени относятся и почти все известные нам критические статьи и статьи рефлективного характера, в которых Зощенко пытается осмыслить собственное творчество.

В качестве источников используются не только тексты самого Зощенко, но и свидетельства мемуаристов, воспроизводящих устные высказывания писателя.