Глава 2. Основные положения критического отзыва Л.Н. Толстого о пьесе Шекспира «Король Лир»

Вопрос об отношении Л. Толстого к произведениям Шекспира имеет много сторон. Это и психологическая проблема, и проблема социально-культурная, и проблема эстетическая.*

Одной из крупнейших литературно-критических работ Толстого, тесно связанных с его эстетическим трактатом «Об искусстве», является критический очерк «О Шекспире и о драме» (1904, гл. I-VIII). Толстой написал его через пять лет после опубликования трактата об искусстве. Здесь, как и в трактате об искусстве, классик русской литературы ставит и по-своему решает важнейшие эстетические вопросы: в чем сущность искусства, каковы роль и взаимосвязи содержания и формы в художественных произведениях, определяет нравственные задачи искусства. Здесь эти проблемы решаются на основе опыта мировой драматургии и, в частности, творчества Шекспира. Естественно, что в ней Толстой говорит и о специфике драматического искусства, его законах.

Лев Толстой не только не признал Шекспира гениальным художником, но заявил, что даже никогда не понимал, чем восхищаются люди в произведениях Шекспира.

Свое неприятие Шекспира Толстой мотивировал тем, что английский драматург считается «великим среди высших классов нашего общества», то есть русский классик отказывал английскому в главном - в народности. В статье «О Шекспире и о драме» этот тезис получил дальнейшее развитие.

Толстой работал над статьей «О Шекспире и о драме» с сентября 1903 г. по январь 1904. Поводом к написанию статьи послужила присланная Толстому английским писателем Э. Кросби статья «Отношение Шекспира к рабочему классу». Первоначально Толстой предполагал написать только краткое предисловие к статье Кросби, но в процессе работы оно превратилось в большую статью о творчестве Шекспира. О которой Толстой пишет Черткову 6 октября 1903 г.: «Мне хотелось высказать мое много раз и очень добросовестно проверенное впечатление о Шекспире, совершенно противоположное установившемуся» (т. 88, с. 309).*

Толстой начинает обзор пьес Шекспира с положительных откликов зарубежных шекспироведов - англичан Самуэля Джонсона, Вильяма Газлита и Генри Галлама, немца Георга Гервинуса. Приводит лестные слова о «Короле Лире» поэтов Шелли и Суинберна. «Шекспир, задумав образ Корделии, написал эту трагедию подобно некоему богу, который, желая создать достойное место для зари, нарочно сотворил бы целый мир, чтобы она засветилась над ним», - восхищается французский классик Гюго. «В Лире Шекспир до самого дна измерил взором пучину ужасов, и при этом зрелище душа его не знала ни трепета, ни головокружения, ни слабости, - вторит ему немецкий критик Брандес. - Что-то вроде благоговения охватывает вас на пороге этой трагедии - чувство, подобное тому, какое вы испытываете на пороге Сикстинской капеллы с плафонною живописью Микеланджело».

Далее Толстой дает подробный пересказ содержания трагедии с пространным цитированием - в том духе, в каком в работе «Что такое искусство» дает намеренно приниженное описание оперы. Ему не понравилась опера, потому что он зашел из-за кулис и долго смотрел на неладящуюся репетицию с большим количеством ругани. Это нечто вроде «мне не понравилась котлета де-воляй, потому что я прошел через подсобку и видел, как свежевали тушу». Следует упрек Шекспиру за грубый и фривольный язык в описании незаконного рождения одного из сыновей графа Глостера, хотя во времена доброй старой Англии приправить пьесу солью и перцем было в порядке вещей. Язык короля Лира назван напыщенным, бесхарактерным, «каким говорят все короли Шекспира». Первую же сцену трагедии Толстой признаёт неестественной и оставляющей зрителя равнодушным: «читатель или зритель не может верить тому, чтобы король, как бы стар и глуп он ни был, мог поверить словам злых дочерей, с которыми он прожил всю их жизнь, и не поверить любимой дочери, а проклясть и прогнать ее».*

Другие сцены также признаются неестественными. Снова схожесть с отношением к опере (вспомним оперные впечатления любимицы Толстого Наташи Ростовой - всё кажется там фальшивым, неискренним). Речи Лира длинные, шутки шута несмешные и скучные, мотивация героев непонятная. Герои все норовят поступать «вдруг», это постоянно подчеркивается критиком. «Второе действие, наполненное неестественными событиями и еще более неестественными, не вытекающими из положений лиц, речами», кончается «сценой Лира с дочерьми, которая могла бы быть сильною, если бы она не была пересыпана самыми нелепо напыщенными, неестественными и, сверх того, совершенно не идущими к делу речами, вложенными в уста Лира.» Подобными же эпитетами пестрит и дальнейший пересказ: бессмысленные речи (неоднократно повторяется), запутанные фразы, анахронизм («доктора, герцоги, фермеры, незаконные дети - за 800 лет до Рождества Христова»), искусственный язык (вычурный, не индивидуальный, «всегда шекспировский») - бред, бред… «В четвертом действии сцена Лира с дочерью могла бы быть трогательна, если бы ей не предшествовал в продолжение трех актов скучный, однообразный бред Лира... В пятом действии повторяется опять прежний напыщенно холодный, придуманный бред Лира». В финале - «входит Лир с мертвой Корделией на руках, несмотря на то, что ему больше восьмидесяти лет и он больной. И начинается опять ужасный бред Лира, от которого становится стыдно, как от неудачных острот».

Правда, порой русский классик признаёт, что чувства героев верные и даже выражены простыми словами (когда Лир не чувствует бури из-за душевной боли от неблагодарности дочерей), но и они тонут, по мысли Толстого, «среди напыщенного неперестающего бреда». И так далее, со всем мастерством великого писателя, Лев Николаевич, старается показать всю бессмысленность текста: как речей, так и поступков. Зачем Глостеру вырвали глаза? Зачем сына он не узнал по голосу, а Лира узнал? Зачем «джентльмен, посланный за Лиром, не бежит за ним, а продолжительно рассказывает Эдгару о положении войск французских и британских». Особенно усердно критик пересказывает остроты, которые закономерно выглядят несмешно. При этом в гл. 3 акцентирует: «Как ни нелепа [эта знаменитая драма] представляется в моем пересказе, который я старался сделать как можно беспристрастнее, смело скажу, что в подлиннике она еще много нелепее.

Чувствуется, что история Англии, с ее бурной театральной жизнью, религиозными и дворцовыми распрями, фаворитизмом, жестокостями, вырыванием глаз и внутренностей, не близка Толстому.

Характерно и важно, что цитирование идет прозой, а не стихотворным текстом. Если сравнить современный перевод и толстовский, убеждаешься: что в переводе Бориса Пастернака прекрасно, у Толстого в очерке действительно трудно понять. В упомянутой сцене из 5 акта «с мертвой Корделией на руках» у Пастернака:

Лир:

- Вопите, войте, войте! Вы из камня!

Мне ваши бы глаза и языки -

Твердь рухнула б!.. Она ушла навеки…

Да что я, право, мертвой от живой не отличу?..»*

У Толстого же: «Лир требует, чтобы все выли, и то думает, что Корделия умерла, то - что она жива. «Если бы у меня… были все ваши языки и глаза, я так употребил бы их, что небеса треснули бы». Пример показателен.

В самом начале третьей главы очерка Лев Толстой объясняет, против чего именно он настроен. «Всякому человеку нашего времени, если бы он не находился под внушением того, что драма эта есть верх совершенства, достаточно бы было прочесть ее до конца… чтобы убедиться, что это не только не верх совершенства, но очень плохое, неряшливо составленное произведение» и «среди нас не может вызывать ничего, кроме отвращения и скуки». «Но таких свежих людей, не настроенных на поклонение Шекспиру, уже нет в наше время в пашем христианском обществе. Всякому человеку нашего общества и времени с первых времен его сознательной жизни внушено, что Шекспир гениальнейший поэт и драматург и что все его сочинения - верх совершенства». Толстой захотел показать на драме «Король Лир» все недостатки, свойственные и всем другим драмам и комедиям Шекспира, «вследствие которых они не только не представляют образцов драматического искусства, но не удовлетворяют самым первым, признанным всеми, требованиям искусства». И раскрывает - почему.

Трагедия «Король Лир» нарушает законы драмы. Борьба действующих лиц «не вытекает из естественного хода событий и из характеров лиц, а совершенно произвольно устанавливается автором и потому не может производить на читателя той иллюзии, которая составляет главное условие искусства. Лиру нет никакой надобности и повода отрекаться от власти… Все лица как этой, так и всех других драм Шекспира живут, думают, говорят и поступают совершенно несоответственно времени и месту... При вытаскивании за ноги трупов полдюжины убитых, которыми кончаются все драмы Шекспира, вместо страха и жалости становится смешно»*. Смешно… Оно и понятно, если вспомнить описание Толстым оперы.

Четвертая глава очерка посвящена развенчанию совершенства шекспировского языка и обвинениям в плагиате.

В статье «О Шекспире и о драме» сказались взгляды Толстого, выраженные им в трактате «Что такое искусство?». Толстой подходил к Шекспиру достаточно субъективно. Он увидел в нем творца «исключительного искусства высших классов», в противовес народному искусству. Но прежде всего «критическое острие статьи Толстого направлено против тех, кто содействует «гипнозу» массового преклонения перед неоспоримостью и всемогуществом Шекспира. А если Лев Николаевич в чем и заблуждался, то искренне, после основательного изучения вопроса, а не по капризу, недоразумению или сгоряча. В архиве Толстого сохранилось 1177 листов рукописей, относящихся к статье. Сохранились 96 рукописей, относящихся к четырем редакциям статьи. Только предисловие к статье он переписывал 6 раз!**