Глава 5. Критика Шекспира Толстым в оценке мирового литературоведения

В советское время имя Шекспира часто использовалось в агитпроповских целях, старательно подчеркивалась, даже выпячивалась «народность, героический энтузиазм». Однако еще при Сталине сквозь «железный занавес» уже началось проникновений достижений западной шекспирологии, что стимулировало оживление шекспироведческих штудий. Стала скрупулезно изучаться история русского восприятия наследия Шекспира за 2 века. М. Алексеев пишет книгу «Шекспир и русская культура, в 70-80-х выходят труды А. Аникста, Л. Пинского и др., ряд диссертаций. Множатся конференции. Одной из важнейших заслуг А. Аникста было расширение теоретического основания и научного аппарата шекспироведения за счет введения туда значительного числа важных работ зарубежных литературоведов.* Именно Аникст (1910-1988) постарался основательно осветить позицию Льва Толстого по отношению именно к трагедии «Король Лир».

Толстовское отрицание Шекспира очень многих поставило в тупик. «Даже исследователи-специалисты чувствуют неправоту Толстого и ищут извинений - пишет Александр Аникст в статье «Лев Толстой - ниспровергатель Шекспира». - Это тоже следствие нашей веры в безгрешность художественных авторитетов. Для нас великие мастера искусства представляют собой сонм лучших умов человечества, и кажется, что не может и не должно быть между ними разногласий.»

В потоке материалов, опубликованных в периодике в связи с 50-летием памяти Льва Толстого (†1910), выступление известного шекспиролога отличалось взвешенностью и конкретным анализом парадоксального текста. Автор вскрывал истинный смысл «шекспироненавистничества» Толстого и подчеркивал позитивное значение его атаки на авторитет английского драматурга: «Легче всего объяснить критику Толстым «Короля Лира» причинами психологического порядка - капризом гения. Если отрешиться от устоявшегося представления о нем, как о патриархе, вещавшем одни лишь великие истины, то нельзя не увидеть сложного и противоречивого человека, каким и он был».* В самом деле: в юности гусарствовал, азартно играл, позже воевал, верил и изверивался, даже предан был анафеме церковной властью - за вольнодумство. Максим Горький увидел в нем «дерзкого… для кого нет святынь неприкосновенных», с озорством Васьки Буслаева, упрямством протопопа Аввакума, чаадаевским скептицизмом.

В. Жирмунский не согласен с социальным подходом Толстого к Шекспиру: «Если бы влияние классического писателя прошлого было ограничено пределами литературы, имеющей одинаковую с ним социальную базу, влияние Шекспира на романтиков было бы вообще невозможно. Еще меньше можно было бы говорить о жизни Шекспира в веках, т. е. о влиянии его на литературу разных направлений, времен и народов.»

Не приняли толстовскую критику и на Западе, например, английский писатель и публицист Джордж Оруэлл (1903-1950), который считает, что это «один из величайших в истории образцов моральной, неэстетической, точнее сказать, антиэстетической критики - статью Толстого о Шекспире». Но далее он подчеркивает: «То, что написал Толстой, в основе своей и по-своему правомерно, и его высказывания внесли полезную поправку в слепое преклонение перед Шекспиром, которое было модно в то время. Толстой прав. Шекспир - отнюдь не мыслитель, и историки литературы, уверяющие, что Шекспир был одним из величайших философов в мире, порют вздор. Его идеи представляют собой мешанину из всякой всячины. Как и у большинства англичан, у него есть свой свод правил поведения, но никакой стройной философии и вообще способности к философствованию». Верно и то, что он не заботится о правдоподобии и логике характеров. Известно, что он безбожно заимствовал сюжеты у других писателей и переиначивал на свой лад, нередко привнося в них бессмыслицу и нелепости, которых не было в оригинале. «Толстой объяснил в Шекспире почти все, за исключением одного-единственного обстоятельства: его небывалой популярности». Шекспировские пьесы при жизни писателя занимали по постановкам первое место в Англии и занимают первое место сейчас, на Цейлоне мне однажды довелось побывать на шекспировском спектакле - он игрался на языке, о котором я слыхом не слыхивал». Как писал Оруэлл, «Толстой разбирает не Шекспира-художника, а Шекспира - мыслителя и проповедника и при таком подходе легко ниспровергает его. Однако толстовская критика не достигает цели, Шекспир оказался неуязвим. И его известность, и наслаждение, которое мы получаем от его пьес, нисколько не пострадали. Очевидно, художник - это выше, чем мыслитель и моралист, хотя он должен быть и тем и другим. Всякая литература дает непосредственный пропагандистский эффект, но только тот роман, или пьеса, или стихотворение не канет в вечность, в котором заключено нечто помимо мысли и морали, то есть искусство. При определенных условиях неглубокие мысли и сомнительная мораль могут быть хорошим искусством. И если уж такой гигант, как Толстой, не сумел доказать обратное, то вряд ли кто еще докажет это.»