Классические традиции в литературе (в. Астафьев, а. Битов, в. Маканин, а. Кушнер и др.)

В современной русской литературе жива кровная связь с гуманистическими традициями русской классики XIX в., ее вечная тревога за духовное состояние человека. Она по-разному проявляется в творчестве писателей «старшего» поколения или писателей «новой волны», независимо от того, к какому направлению они принадлежат.

Тема распада и разрушения вековых нравственных норм всегда волновала писателей «деревенского направления». В литературе конца 1980-х годов она по-прежнему оказалась в центре внимания В. Астафьева (роман «Печальный детектив», рассказ «Людочка»), В. Распутина («Пожар»). В этих произведениях на первый план вышло публицистическое начало, в отличие от произведений «деревенщиков» 1970-х годов.

Настоящим событием в литературе последних лет стали публикации новых военных произведений В.П. Астафьева - повести «Так хочется жить» («Знамя», 1995, №4) и романа «Прокляты и убиты», над которым писатель работал в течение пяти лет. Роман вызвал бурю возмущения в патриотических кругах (рецензии в «Нашем современнике» прямо обвиняли Астафьева в очернительстве и кощунстве). Действительно, события Великой Отечественной войны так никто не изображал, хотя Астафьев здесь следует давней лермонтовско-толстовской традиции. Ближе всего к нему в советской литературе - «Судьба человека» М.А. Шолохова с его незабвенным, горестно-недоуменным вопросом главного героя рассказа: «за что же ты, жизнь, меня покалечила?» Только ни в повести, ни в романе Астафьева нет того катарсиса, просветления, которое есть в шолоховском рассказе. Никто, кроме Астафьева, не решился так показать бесчеловечность войны. Здесь нет места ни патриотическому энтузиазму, ни ненависти к врагу, ни жажды мести за поруганное отечество. Есть изображение тотальной духовной порчи человека на войне, при этом писатель показывает, что агрессия и злобное помешательство идут не только «сверху», но и «снизу». Конечно, в этом произведении, сосредоточенном на изображении только негативных сторон действительности, есть авторская субъективность и односторонность. Роман «Прокляты и убиты» несет на себе отчетливый отпечаток 1990-х годов.

Среди писателей «старшего поколения» особое место занимает А.Г. Битов - автор тончайшей интеллектуальной прозы, автор элитарный. Очень многое связывает его с постмодернистской эстетикой. Важнейшей чертой текстов Битова является включение в них литературного комментария, который необходим для него и как средство новой техники письма, и как способ для выражения его философской мысли. Он пишет на стыке художественной литературы и науки, литературы и философии, художественного вымысла и литературоведческого эссе. Однако проза Битова всегда починена диалогу с вечным, вневременным.

Прозу Битова сопоставляли с прозой В. Набокова, Дж. Джойса. Но Битов с самого начала ориентировался на опыт русской классики. Роман «Оглашенные» (1970-1993) - один из самых сложных и смятенных произведений А. Битова. Автор задается вопросом: «Что есть человек - венец природы, или, как результат эволюции, ее приговор? - И не было ответа на этот вопрос». Сюрреалистическая образность последней, третьей его части - «Ожидание обезьян» - наиболее сложна. В ней возникает столь свойственный литературе последних лет мотив распада, когда возникает чувство, что весь мир превращается в мираж, а о человеке говорится как об ошибке самой природы. И лишь в конце появляется какой-то проблеск надежды: «А может быть ... а вдруг мы ранние христиане ... а почему бы и нет? ... безумствуем, как оглашенные. Повергли Христа - идолизировали Христа. Повергли Христа - идолизировали человека. Пришла пора и себя повернуть». Но в русской литературе вслед за ожиданием катастрофы всегда шла надежда на возрождение (о творчестве Битова см. статьи А. Гениса «Пейзаж Зазеркалья» // Звезда. 1997, №5; В.Лаврова «Три романа Андрея Битова» // Нева. 1997. №5).

В. Маканин, дебютировавший в конце 1960-х годов, в конце 1987-1990 г., сохранил независимость, оставшись в стороне и от искушения постмодернизмом, и от творческой идентификации с шестидесятниками. Критики отмечают изменение его позиции в ряде рассказов, повестей и романов последнего периода, говорят о более «жестком» взгляде на окружающую его реальность. Маканин по-своему исследует тенденции всеобщего распада и разъединения людей. Неслучайно, что в его прозе возникают образы оползня, подкопа, лаза (повести «Долог наш путь», «Утрата», «Лаз»). И. Роднянская («Новый мир», 1997, №4) пишет о подземной маканинской прозе с ее гнетущим инфракрасным излучением». Маканин - писатель, близкий к реалистической традиции, но в его творчестве часто возникают сюрреалистические образы и мотивы. Недаром, когда в США вышел его сборник произведений (1991 г.), переводчик в предисловии к ним заметил, что в прозе писателя «послечеховские герои поселяются в художественном пространстве Сальвадора Дали».

В последнем и довольно сложном по композиции романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» Маканин использует некоторые приемы постмодернистской поэтики, обращаясь к текстам русской классики (М. Лермонтова, Ф. Достоевского). Герой романа - писатель Петрович, не работающий и почти что бомж, в начале - сторож в многоквартирной общаге, потом вынужденный обитатель психушки. В некотором смысле этот образ автобиографичен, Маканин словно проигрывает с его помощью свою собственную писательскую судьбу, какой бы она стала, будь он, Маканин, писателем андеграунда. Автореминисценций в романе не меньше, чем отсылок к русской классике. Для чего это нужно писателю? Для того, чтобы ответить на коренной вопрос русской литературы быть или не быть человеку, человеческой личности, человечеству в целом? - ведь «до XXI в. рукой подать», говорит один из героев романа. Маканин наблюдает за Петровичем - стоило или не стоило платить такую цену, чтобы остаться самим собой? Можно или нельзя устоять в единоборстве с Системой (ее в романе олицетворяет психушка) - не социалистической или капиталистической, а просто Системой, Властью? Оказывается - можно. Сломать человека (если он сам этого не хочет) сложнее, чем его убить. А потому до конца сохраняется некое подобие надежды: есть все-таки маленький шанс, что человечеству в XXI веке «быть», что на основной «гамлетовский» вопрос последует положительный ответ.

Наряду со «старшими» писателями в литературе последних лет заявило о себе новое поколение. Заставили о себе говорить А. Варламов (повесть «Рождение»), Л. Улицкая («Медея и ее дети»), М. Бутов, О. Ермаков, Д. Бакин, А. Слаповский, Н. Садур. В настоящее время можно говорить о постепенном преодолении кризиса в русской поэзии. Появляются новые имена (Ел. Шварц, О. Седакова, С. Гандалевский, А. Тимофеевский, Ю. Кублановский). Выходят новые сборники, меняется общая тональность лирики, повышается роль провинции в литературном процессе. Мы остановимся на творчестве поэта, в стихах которого явственнее всего слышится перекличка с традициями русской лирики - Александра Кушнера. На фоне современных изысков и поэтических экспериментов поэзия А. Кушнера успокоительно традиционна. Быть может, именно поэтому у многих почитателей его стихов возникло ощущение, что Кушнер - поэт уюта, дома, поэт окружающего человека мира - поэт, который, по словам Ф. Искандера, «никогда не зависает над бездной». Однако стоит вслушаться в тревожную интонацию его стихов, то сразу станет ясно: Кушнер действительно поэт дома, но дома, стоящего над пропастью. Он потому-то так и дорожит всеми мелочами бытия, что чувствует - в любую минуту они могут рухнуть, испариться, растаять. «В отчаянье или в беде, беде / Кто б ни был ты, когда ты будешь в горе, / Знай: до тебя уже на сумрачной звезде / Я побывал, я стыл, я плакал в коридоре». «На сумрачной звезде» - так называется последняя книга стихотворений поэта. Она рассказывает о счастье жизни и неутихающей за нее тревоге. Это ключевая тема поэзии Кушнера, и отсюда ее лирическая напряженность. В ней чувствуется взаимосвязанность жизнеутверждающего и трагического.