Обэриуты

Так называли себя представители литературной группы поэтов, писателей и деятелей культуры, организованной при Ленинградском Доме печати, директор которого Н. Баскаков довольно доброжелательно относился к представителям «левого» искусства. Этот термин произошел от сокращенного названия «Объединение реального искусства» (ОБЭРИУ), причем буква «у» была добавлена в аббревиатуру как принято сейчас выражаться, «для прикола», что как нельзя нагляднее демонстрирует суть творческого мировоззрения участников группы.

Датой образования ОБЭРИУ считается 24 января 1928 года, когда в Ленинградском Доме печати состоялся вечер «Три левых часа». Именно на нем обэриуты впервые заявили об образовании группы, представляющей «отряд левого искусства». В ОБЭРИУ вошли И. Бахтерев, А. Введенский, Д. Хармс (Ювачев), К. Вагинов (Вагенгейм), Н. Заболоцкий, писатель Б. Левин. Хотя состав группы менялся: после ухода Вагинова к ней присоединились Ю. Владимиров и Н. Тювелев. К обэриутам были близки Н. Олейников, Е. Шварц, а также художники К. Малевич и П. Филонов.

Тогда же увидел свет первый (и последний) манифест нового литературного объединения, в котором декларировался отказ от традиционных форм поэзии, излагались взгляды обэриутов на различные виды искусства. Там же было заявлено, что эстетические предпочтения членов группы находятся в сфере авангардного искусства.

Следует добавить, что еще до появления в литературе обэриутов возникло неофициальное литературно-философское содружество, участники которого — Введенский, Хармс и Л. Липавский — называли себя «чинарями».

«Слово „чинарь“ придумано А. И. Введенским — пишет друг обэриутов, литературовед Яков Друскин. — Произведено оно, я думаю, от слова „чин“; имеется в виду, конечно, не официальный чин, а духовный ранг. С 1925 до 1926 или 1927 года Введенский подписывал свои стихи: „Чинарь авторитет бессмыслицы“, Даниил Иванович Хармс называл себя „чинарем-взиральником“...»

«Чинари» писали в авангардистском духе, присущий им «нигилизм» носил юмористический характер. Они были противниками официоза и литературной приглаженности. Но первые эксперименты «чинарей» с рифмой и ритмом, а главное — со смыслами слов имели успех лишь в узком дружеском кругу. Их опусы не только не печатали, но и подвергали насмешкам и освистанию на выступлениях. Один из таких скандалов едва не закончился плачевно, когда ведущая ленинградская газета опубликовала разгромную статью о происшествии, омрачившем собрание литературного кружка Высших курсов искусствоведения. В ней было подчеркнуто, что поэты не просто нахулиганили, но и оскорбили советское (!) высшее учебное заведение... К счастью, в тот раз инцидент не получил никакого продолжения.

После этого, решив расширить свой состав, «чинари» образовали литературную группу, которую первоначально хотели назвать «Академия левых классиков». Но в результате получилось то, что получилось,— ОБЭРИУ.

Обэриуты попытались в конце 1920-х годов вернуться к некоторым традициям русского модернизма, в частности футуризма, обогатив их гротескностью и алогизмом. Они культивировали поэтику абсурда, предвосхитив европейскую литературу абсурда, по крайней мере, на два десятилетия.

Поэтика обэриутов основывалась на понимании ими слова «реальность». В Декларации ОБЭРИУ говорилось: «Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты „не-реальны“ и „не-логичны“? А кто сказал, что „житейская“ логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то, что, вопреки анатомической логике, художник вывернул лопатку своей героине и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать».

«Истинное искусство,— писал Хармс,— стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением». В таком понимании искусства обэриуты являлись «наследниками» футуристов, которые также утверждали, что искусство существует вне быта и пользы.

С футуристами соотносится обэриутская эксцентричность и парадоксальность, а также антиэстетический эпатаж, который в полной мере проявлялся во время публичных выступлений.

Выступления обэриутов проходили повсеместно: в Кружке друзей камерной музыки, в студенческих общежитиях, в воинских частях, в клубах, в театрах и даже в тюрьме. В зале развешивались плакаты с абсурдистскими надписями: «Искусство — это шкап», «Мы не пироги», а в концертах почему-то участвовали фокусник и балерина.

Желая положить конец выступлениям обэриутов, ленинградская молодежная газета «Смена» поместила статью с подзаголовком «Об одной вылазке литературных хулиганов», в которой прямо говорилось, что «литературные хулиганы» (т. е. обэриуты) ничем не отличаются от классового врага. Автор заметки (некто Л. Нильвич) воспроизводит, по всей вероятности, фрагменты реальной дискуссии, имевшей место во время выступления обэриутов в студенческой аудитории: «...Владимиров [Юрий Владимиров, самый молодой обэриут] с неподражаемой наглостью назвал собравшихся дикарями, которые, попав в европейский город, увидели там автомобиль... Левин заявил, что их „пока“ (!) не понимают, но что они единственные представители (!) действительно нового искусства, которые строят большое здание. — Для кого строите? — спросили его. — Для всей России, — последовал классический ответ...»

В этой же статье, разумеется, в негативном контексте, говорилось о прозе Левина.

Нападки со стороны официозной критики, невозможность печататься заставили некоторых обэриутов (Введенский, Хармс, Владимиров и др.) переместиться в сферу детской литературы. По предложению С. Маршака они начали сотрудничать с детской редакцией ленинградского Госиздата, где с конца 1928 г. стал выходить забавный журнал для школьников «Еж» (Ежемесячный журнал), а несколько позже — «Чиж» (Чрезвычайно интересный журнал), для младшего возраста. Здесь большую роль сыграл Н. Олейников, который, формально не являясь членом группы, творчески был близок ей. Будучи главным редактором «Ежа», он привлек обэриутов к работе в журнале. В 1930-е годы, с началом идеологической травли, тексты для детей были единственными публикуемыми произведениями обэриутов.

Однако и в этой нише они продержались недолго. Свободное художественное мироощущение абсурдистов-обэриутов, их неумещаемость в контролируемые рамки не могли не вызвать недовольства властей. Вслед за резкими откликами на их публичные выступления в печати прошла «дискуссия о детской литературе», где подверглись жестокой критике К. Чуковский, С. Маршак и другие идеологически невыдержанные писатели, в том числе молодые авторы детской редакции Ленгиза. После этого группа обэриутов перестала существовать как объединение. В конце 1931 года Хармс, Введенский и некоторые другие сотрудники редакции были арестованы.

В предисловии к Полному собранию сочинений А. Введенского, вышедшему в Америке, его редактор и составитель М. Мейлах пишет: «Неприемлемая в условиях тридцатых годов и официально приравненная к контрреволюции позиция поэтов-обэриутов не могла, конечно, не играть своей роли. Известно, во всяком случае, что, несмотря на предъявленные им обвинения в контрреволюционной деятельности по 58 статье, шли они по „литературному отделу“ ГПУ, и им инкриминировалось, что они отвлекают людей от задач строительства своими „заумными стихами“».

Что касается зауми, то ее новая власть не жаловала особенно рьяно (хотя это изобретение А. Крученых, по принадлежности — футуриста, чьи соратники активно поддержали эту самую власть). В начале 1920-х годов к заумному творчеству обращается поэт и теоретик Александр Туфанов, на короткое время к нему примкнули будущие обэриуты Хармс и Введенский, что позволило Туфанову в 1925 году образовать «Орден Заумников». И хотя Хармс и Введенский вскоре перешли от зауми фонетической к алогизму и абсурду, это не помешало ОГПУ провести в 1931 году обэриутов и Туфанова по одному делу о зауми как подрывной работе против советской власти.

Заумь была изведена под корень. По приговору от 21 марта 1932 года Туфанов получил пять лет концлагеря. Был уничтожен И. Терентьев, талантливый ученик А. Крученых. Сам же основатель зауми чудом уцелел, но до конца своих дней был полностью выведен из литературного процесса.

Хармс, Введенский и Бахтерев полгода провели в тюрьме на Шпалерной (питерской Лубянке), а затем были сосланы в Курск Хармса приговорили к трем годам заключения, а Бахтерев и Введенский на несколько лет были лишены прав проживания в Московской, Ленинградской областях, а также в крупных городах.

В 1933—1934 гг. вернувшиеся в Ленинград обэриуты продолжали встречаться, несмотря на то, что литературная группа распалась. Их беседы были записаны литератором Л. Липавским и составили не опубликованную при жизни обэриутов книгу «Разговоры». Так же не был издан при жизни авторов коллективный сборник обэриутов «Ванна Архимеда».

Судьба всех участников группы была на редкость печальной: арестованы были почти все, одни расстреляны, другие прошли через лагеря, третьи были репрессированы, погибли в заключении.

Первым покинул ряды обэриутов Ю. Владимиров, самый молодой из них (умер от туберкулеза в 1931 г., в возрасте 22 лет).

К. Вагинов умер в Ленинграде 26 апреля 1934 г. Вскоре после смерти писателя была арестована его мать; тогда-то выяснилось, что имелся ордер и на арест самого Вагинова.

Н. Олейников вместе с другими детскими писателями Ленинграда арестован в 1937 г. по следам убийства Кирова. Расстрелян в тюрьме 24 ноября 1937 г. Официально датой его смерти было объявлено 5 мая 1942 г., от тифа.

Н. Тювелев был арестован в 1938 г. и погиб. Н. Заболоцкий арестован в 1938 г. и сослан в ГУЛАГ, в Сибирь, позднее - ссылка в Казахстан. Освобожден после войны. Б. Левин погиб в 1941 г. у села Погостье недалеко от Ленинграда.

А. Введенский после ссылки переехал в Харьков в 1936-м. Был вновь арестован в 1941 г. Умер при неизвестных обстоятельствах. Точное время и место его гибели неизвестны. Видимо, это произошло на железной дороге между Воронежем и Казанью, где он, мертвый или полуживой от дизентерии, был выброшен из вагона, а может быть, ослабевший, застрелен конвоем. Официальная дата смерти Введенского — 20 декабря 1941 г.

Д. Хармс вторично подвергся аресту в августе 1941 г. и после недолгого рассмотрения своего дела был направлен в психиатрическую больницу, где и умер 2 февраля 1942 г.

И. Бахтерев уцелел ценой отказа от всяких попыток обнародовать что-либо непонятное.

Хармс и Введенский, чьи творческие установки лежали в основе поэтики обэриутов, при всем различии их литературной манеры имели одну общую черту: и алогичность Хармса, и «бессмыслица» Введенского были призваны демонстрировать, что только абсурд передает бессвязность жизни и смерти в постоянно меняющемся пространстве и времени Проводимые в стране новой властью абсурдные социальные преобразования, современниками которых оказались обэриуты, подтверждали актуальность их художественно-философских установок.

Так называли себя представители литературной группы поэтов, писателей и деятелей культуры, организованной при Ленинградском Доме печати, директор которого Н.Баскаков довольно доброжелательно относился к представителям "левого" икусства. Этот термин произошёл от сокращённого названия "Объединение реального икусства" (ОБЭРИУ), причём буква "у" была добавлена в аббревиатуру, как принято сейчас выражаться, "для прикола", что как нельзя нагляднее демонстрирует суть творческого мировоззрения участников группы.

Датой образования ОБЭРИУ считается 24 января 1928 года, когда в Ленинградском Доме печати состоялся вечер "Три левых часа". Именно на нём обэриуты впервые заявили об образовании группы, представляющей "отряд левого искусства". В ОБЭРИУ вошли И.Бахтерев, А.Введенский, Д.Хармс (Ювачев), К.Вагинов (Вангейнгейм), Н.Заболоцкий, писатель Б.Левин. К обэриутам были близки художники К.Малевич и П.Филонов.

Обэриуты попытались в конце 1920-х годов вернуться к некоторым традициям русского модернизма, в частности футуризма, обогатив их гротескностью и алогизмом. Они культивировали поэтику абсурда, предвосхитив европейскую литературу абсурда, по крайней мере, на два десятилетия. С футуристами соотносится обэриутская эксцентричность и парадоксальность, а также антиэстетический эпатаж, который в полной мере проявлялся во время публичных выступлений.

Поэтика обэриутов основывалась на понимании ими слова "реальность". "Истинное искусство, – писал Хармс, – стоит в ряду первой реальности, оно создаёт мир и является его первым отражением". В таком понимании искусства обэриуты являлись "наследниками" футуристов, которые утверждали, что искусство существует вне быта и пользы. Хармс и Введенский, чьи творческие установки лежали в основе поэтики обэриутов, при всём различии их литературной манеры имели одну общую черту: алогичность Хармса и "бессмыслица" Введенского были призваны демонстрировать, что только абсурд передаёт бессвязность жизни и смерти в постоянно меняющемся пространстве и времени.

Роман Е. Замятина «Мы» как роман-антиутопия

    В первой половине 1920-х годов главной темой в русской художественной литературе была гражданская война. Но роман Евгения Замятина «Мы» (1920) затрагивает совершенно друге темы.     Написано произведение в жанре философской антиутопии. В утопиях рисуется, как правило, прекрасный и изолированный от других мир, предстающий перед восхищённым взором стороннего наблюдателя. В антиутопиях основанный на тех же предпосылках мир дан глазами его обитателя, рядового гражданина, изнутри, чтобы показать чувства человека, на которого влияют законы идеального государства.     Действие романа «Мы» происходит в далёком будущем. Некий талантливый инженер, номер Д-503, строитель космического корабля «Интеграл», ведёт записки для потомков, рассказывая о жизни Единого государства и его руководителе Благодетеле. Что же представляет собой Единое государство? Граждане его, лишённые имён и вместо них наделённые номерами, ведут однообразную жизнь по системе Тэйлора: все они в одно время встают, одинаково питаются, одновременно начинают и заканчивают работу. Их нельзя отличить друг от друга, они разучились фантазировать и индивидуально мыслить, а любовь у них распределена по дням. Все граждане живут под одним большим стеклянным колпаком и отделены от внешнего мира стеной. Руководит Единым Государством Благодетель, власть которого абсолютна и безоговорочна. Только он имеет право на обдумывание и принятие решений.     Замятин как автор антиутопии показал, что одним воспитанием саму природу человека изменить невозможно, потому необходимо более глубокое вмешательство государства и даже медицины. Поэтому от рождения до смерти всё ставится на конвейер. Воспитываются человеческие автоматы, а не люди. В романе существует Материнская норма (бедной О-90 недостаёт десяти сантиметров до неё, и потому она не имеет права быть матерью). Дети Единого Государства воспитываются роботами и не знают своих родителей. И всё же только в конце романа Государство и Благодетель добиваются кардинального решения проблемы всеобщего счастья: во всех человеческих бедах виновата фантазия, которую можно удалить лучом лазера. Великая Операция завершает, наконец, процесс полного уничтожения личности, путь к всеобщему спокойствию и благополучию найден.     Пока Д-503 находился в состоянии несвободы, то был счастлив. Но когда ему встретилась загадочная «незнакомка с очень белыми и острыми зубами», курящая папиросы, пьющая ликёр и заставляющая конструктора Интеграла сделать глоток в поцелуе – всё меняется в его сознании. То есть на протяжении развития действия в романе мы наблюдаем процесс развенчания этой утопической идеи «всеобщего счастья несвободы» в результате столкновения «идеальных» рационалистических представлений главного героя с реальными особенностями человеческой натуры и закономерностями бытия. Так, любовь, ревность, жалость разрушают в сознании Д-503 казавшуюся идеальной гармонию машинного мира, а природа, искусство, творчество, постижение опыта прошлого ставят под сомнение правильность и незыблемость законов тоталитарно-технократической системы.     Номерам Единого Государства, воспитанным в духе послушания, спокойствия, благополучия, нравится такая «счастливая» судьба. Замятин предупреждает о возможности возникновения общества, в котором не будет места чувствам. Многие социалисты-утописты проповедовали государство всеобщего благоденствия с полным комфортом и единым мнением. Роман «Мы» развенчивает такое «счастье».     В произведении рисуется стерильный и по-своему благоустроенный мир «идеальной несвободы». Но несвобода не гарантирует райского изобилия и комфорта – ничего, кроме убожества, серости и нищеты повседневной жизни.     Написанный в 1920 году роман Е. И. Замятина отличался принципиальной новизной. Несомненная уникальность замятинского произведения заключается в том, что, открывая ряд антиутопий в литературе ХХ века, «Мы» одновременно расширяет и «перерастает» рамки этого жанра. Помимо реализации основных целей антиутопии (предвидение высокоцивилизованного общества будущего и предупреждение о последствиях его завоеваний), этот роман имеет глубокое философское значение. Он затрагивает «вечные» темы и общечеловеческие проблемы: свободу, счастье, любовь, творчество, духовный поиск. Читая записи Д-503, мы видим, что внешне масштабная, грандиозная модель «идеального» общества будущего при более глубоком рассмотрении оказывается сознательно упрощённой автором схемой, иллюзией.     Поэтому вполне очевидно, что антиутопия для Замятина не является самоцелью художественного творчества, но выступает удобной формой для выражения авторского взгляда на мир. Роман «Мы» представляет собой художественный документ человеческой истории ХХ века.

Антиуто́пия (англ. dystopia) — направление в художественной литературе описывающее государство, в котором возобладали негативные тенденции развития. Антиутопия является полной противоположностью утопии.