22. Байронические (богоборческие) мотивы в лирике Лермонтова.

Религиозные мотивы поэзии Лермонтова возникают на общем фоне богоборческих настроений. Религиозные мотивы важно отличать от обычной для романтической поэзии 19 века христианской символики, которая органически входит и в метафорическую систему Лермонтова. В таких случаях не всегда возможно провести границу между чисто эстетическим и чисто религиозным переживанием, не укладывающимся в канонические религиозные рамки. Не следует вместе с тем считать, что религиозная терминология в поэзии Лермонтова не имеет никакого отношения к религиозному чувству: часто оно служит источником поэтических переживаний, нравственных и философских размышлений поэта; кроме того, при таком взгляде и само богоборчество поэта было бы лишено силы трагического конфликта и отрицания.

Лермонтовские религиозные мотивы находят свое художественное выражение в образах райского блаженства, безгрешного светлого мира прекрасного ангела-херувима, неземной, "ангельской" любви, "святых видений", "святых звуков", " умерших" или "погибших", но хранящих глубокий след в душе поэта - часто как воспоминание об утраченном рае ("Ангел"). Эти образы, как и образ " святого креста" или "святой гробницы" с мерцающей над ней лампадой нередко возникают в поэзии Лермонтова как символ уединенного островка примирения среди житейского моря борьбы и страстей ( "Унылый колокола звон","Оставленная пустынь предо мною"). На эстетическом преломлении религиозной символики построено и стихотворение "Ветка Палестины". Плавно чередуются пространственные пейзажи, создающие единый образ библейской земли: "у вод ... Иордана", "в горах Ливана", "в пустыне", где ранее пребывала ветвь. Они воссозданы живо, как бы с "натуры", но вместе с тем навеяны традиционными иконописными пейзажами. Гора, вода и земля пустыни - три древнейших символа вселенной на древнерусской иконе: гора - вдохновенное парение, вода - углубление в свой духовный мир, пустыня - уединение от мирской суеты. Так, географический пейзаж библейской страны намекает одновременно на душевные устремления героя.

Особую роль в поэзии Лермонтова играют исповедально-молитвенные мотивы. Часто молитва перерастает в любовно-лирическое признание, но и само любовное чувство вызывает молитвенные настроения в душе поэта: бог нередко призывается как свидетель искренности и правоты героя: "Он знает, и ему лишь можно знать, / Как нежно пламенно любил я". Именно такие - человеческие, душевные и сердечные тона молитвы определяют характер религиозного чувства, "теплой веры" Лермонтова: не случайно к образу божьей матери он обращается как к "теплой заступнице мира холодного". Можно, по-видимому, утверждать, что такая "интимность" в обращении к богу в русской поэтической традиции свойственна именно Лермонтову: у Пушкина этой непосредственной близости в обращении к богу как "соучастнику" личной судьбы нет.

Иное приломление "личного" тона религиозных мотивов Лермонтова в стихотворении "Не обвиняй меня всесильный" и "Исповедь". Лермонтов, не признавая за богом права решающего голоса в определении смысла собственной жизни, обращается к нему со всем грузом сомнений, неразрешимых вопросов и "непросветленных" страстей. Исповедь лирического героя здесь - горячий монолог оправдания перед богом в том, что будучи человеком, поэт не в силах отрешиться от "земных" страданий и от сомнений, внушаемых ему "опытом хладным".

В зрелой лирике Лермонтова религиозное чувство нередко сливается с поэтическим восторгом, вызванным созерцанием красоты природы и мироздания. Ощущением вселенской гармонии, верой в возможность выйти из трагического одиночества, из противостояния миру, где все "внемлет богу", пронизаны строки "Ночь тиха, пустыня внемлет богу / И звезда с звездою говорит". В стихотворении "Пророк"

Отвергнутый людьми пророк уходит в пустыню; именно там, где хранится "закон предвечного", в пустынном мироздании он оказывается услышанным и понятым: "Мне тварь покорна там земная; / И звезды слушают меня, / Лучами радостно играя". В этих и других произведениях бог - хранитель и творец вселенской гармонии, чаще всего недоступной человеческому слуху, но открытой поэту в момент его вселенского одиночества, вдали от людских страстей.

Контраст религиозных мотивов и богоборческих настроений составляет единую метафорическую систему, отражающую отношение поэта к человеку и мирозданию.

Пушкин «восславил свободу и милость к падшим призывал». Лермонтов протестовал и призывал к бунту. Конкретизируя протест и его объективные причины, он не только не порывал с Байроном, а, наоборот, преемствовал пафос отрицания и утверждение прав личности, преодолевая в то же время односторонности индивидуалистического и отрицательного взгляда на жизнь.