«Спит ковыль. Равнина дорогая...»

Эстетическая концепция С.А. Есенина опиралась на века­ми складывающиеся традиции искусства и всячески противо­стояла попыткам в порыве борьбы за новаторство отречься от культурного наследия минувших эпох. Как и В.В. Маяков­ский, и А.А. Блок, С.А. Есенин встретил революцию с вос­торженным воодушевлением.

Мать моя — родина, Я — большевик,

— восклицает он в произведении «Иорданская голубица». Од­нако не все перемены в общественной жизни пришлись поэту по праву.

В стихотворении «Спит ковыль. Равнина дорогая...» за­ключена скрытая полемика с теми, кто за порывами безу­держного стремления к новаторству забывает о корнях, об истоках, о традициях. С.А. Есенин осторожно относился к новомодным переменам. Он не пытался выпячивать проти­воречия в своих взглядах, но и замалчивать их не мог и не хотел. Стихотворение открывается картиной мирно спящей природы:

Спит ковыль. Равнина дорогая, И свинцовой тяжести полынь.

В нем противопоставлен свет луны (как символ традицио­налистского начала) и новый свет (символ новой эпохи). Ковыль — типичный образ раздольного степного пейзажа. Горькая степная трава полынь — образ, навевающий тоску. Журавли символизируют разлуку. Эпитет «золотой» по отно­шению к избе подчеркивает значимость для поэта деревенского жизненного уклада. «Свинцовый» же в выражении «свинцовой свежести полынь», наоборот, выступает в этом стихотворении только как цветовой эпитет, так как свежий свинец после плав­ки имеет блестящий серебристый оттенок.

Во второй строфе ярко проявились типичные особенности русского национального характера: во-первых, мучительный поиск смысла существования, во-вторых, где бы ни был рус­ский человек, душой он всегда рвется домой:

Знать, у всех у нас такая участь, И, пожалуй, всякого спроси -Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живется на Руси?

С глубокой искренностью лирический герой размышляет о жизни, в которой каждый человек должен занимать предна­значенное судьбой место. Для русского крестьянина таким местом исконно являлась изба — воплощение традиционного размеренного уклада жизни, ориентированного на согласие с природой и народный календарь.

Яркая, запоминающаяся автономинация «Все равно остал­ся я поэтом золотой бревенчатой избы» актуализирует также тему города и деревни, характерную не только для творчества С.А. Есенина, но и для всего направления так называемой но­вокрестьянской поэзии, к которому, помимо С.А. Есенина, принято относить Н. Клюева, С. Клычкова, А. Ширяевца и ряд других поэтов.

«Я последний поэт деревни», — пишет С.А. Есенин в од­ноименном стихотворении. И в этом категоричном заявлении звучит глубокое осознание важности своей социальной мис-

сии как своеобразного долга перед земляками. Примечатель­но, что собственное предназначение, творческая жизнь души увязываются в этих двух стихотворениях («Спит ковыль. Рав­нина дорогая...» и «Я последний поэт деревни...»), написан­ных с пятилетним промежутком, с судьбой деревни.

Патриархальная деревня есенинского детства противопос­тавлена в них уверенным и неизбежным шагам слепого техни­ческого прогресса. В стихотворении «Я последний поэт де­ревни...» это сделано более конкретно:

На тропу голубого поля Скоро выйдет железный гость.

В произведении «Спит ковыль. Равнина дорогая...» заяв­ление о том, что прогресс несет в себе не только созидатель­ное, но и негативное, разрушительное начало сформулировано более абстрактно, оно граничит с недосказанностью:

По ночам, прижавшись к изголовью, Вижу я, как сильного врага, Как чужая юность брызжет новью На мои поляны и луга.

Стихотворение «Спит ковыль. Равнина дорогая...» в це­лом, не характерно в плане раскрытия темы деревни. В нем нет столь обычного для ранних есенинских произведений сла­достного любования красотами родной земли. Вернее, любо­вание это становится лишь увертюрой для предстоящего про­блемного взгляда на современную поэту деревню. Семантика «покоя», заявленная первыми строками, в последующих стро­фах развенчивается, эмоциональный накал постепенно нарас­тает и взрывается тревожным исповедальным криком о на­зревших неразрешимых противоречиях, отчаянным возгласом:

Дайте мне на родине любимой, Все любя, спокойно умереть.

Сколько безысходности и душевной боли в этом невольно выплеснувшемся горьком возгласе!

У С.А. Есенина, женатого на иностранке, была реальная воз­можность остаться за границей и зажить более комфортной, рес-136 пектабельной, а главное — спокойной жизнью, но он не мыслил себя без России, пусть нищей, голодной, измотанной в социаль­ных конфликтах, но самой родной и единственной в мире. И он вернулся, быть может, зная о том, что едет на родину умирать.