2 Чудакова м. О. Без гнева и пристрастия: Формы и деформации в литературном процессе 20—30-х гг. // Чудакова м. О. Избр. Работы: в 2 т. — м., 2001. — т. 1. Литература советского прошлого. — с. 327.
силу закона. Основанный в 1933 году Детгиз (Детское государственное издательство) получил монополию на формирование детской книжности в стране. Был положен конец альтернативам издательских программ.
Контроль способствовал наметившемуся еще в начале 20-х годов свертыванию темы семьи. Об этом можно судить на примере творческой судьбы сестры Ленина — Анны Ильиничны Ульяновой-Елизаровой (1864— 1935). Еще учась на Бестужевских курсах, она мечтала стать детской писательницей. Начала с рассказов («Ка-рузо» — в журнале «Родник», 1896, № 6), с 1898 года участвовала в создании серии «Библиотека для детей и юношества» при толстовском издательстве «Посредник», занималась переводами детских книг. В начале 20-х годов рецензировала детские издания. То немногое, что ей удалось создать (время поглощала партийная работа), было связано с «мыслью семейной» и.восходило к толстовскому литературно-педагогическому опыту. В конце же 20-х годов ее произведения были раскритикованы за «сантиментальное содержание», «идеализацию любви детей к своим родителям». Впоследствии широко известным стал цикл коротких рассказов Ульяновой-Елизаровой «Детские и школьные годы Ильича» (1925), которые соединены все тем же «сантиментальным» мотивом. Все прочее было предано забвению.
Мало-помалу «перегиб» в отношении семейной темы исправлялся, прежде всего в поэзии для малышей З.Н.Александровой, СВ. Михалкова, Е.А.Благининой. Стихотворение Благининой «Вот какая мама!» было написано в 1936 году, а три года спустя оно дало название книжке, принесшей поэтессе славу; этот сборник стихов об идеальном мире традиционной семьи знаменовал собой начало очередного поворота литературного процесса.
И все-таки творчество интимно-семейного звучания было вытеснено на периферию литературно-издательского процесса, на первом плане оказалось творчество на темы общественные, для публичного исполнения. В детской поэзии преобладали марши и речевки, в прозе — пропагандистские статьи и рассказы «с места событий», в драматургии — агитационные пьесы. Жанр диалога все меньше напоминал этическую беседу и все больше — общественный диспут, который легко разыграть в агит-театре. Диалог, кроме того, сделался приемом лингвопоэтической игры (сравним стихотворения «Что такое хорошо и что такое плохо» В. В. Маяковского и «Так и не так» К. И.Чуковского).
«Новая» детская литература в советских условиях утратила ценное качество, разработанное в постромантический период, — интимность, правда, зачастую переходившую в слащавую «задушевность». Любовь к «прекрасной меланхолии», воспетая основоположниками русской литературы для детей — Карамзиным, Жуковским, оказалась в изгнании.
Детская книжность в 20 —30-е годы оставалась одним из пристанищ неонародников, потерпевших поражение. В детские библиотеки и издательства, как в новое подполье, уходили люди, преданные не Октябрю, а Февралю, интеллигенция, сформировавшаяся в культурных традициях, унаследованных от русских шестидесятников. Они иначе понимали ценность труда, свободы, личности. Они обслуживали государственный идеологический заказ, но вносили в работу личные мысли и настроения. Борьба за «новую» детскую литературу в эти годы была последним противостоянием социал-демократов первого призыва и членов РСДРП(б). Победа большевиков была временной и неполной. Специалисты, составившие само представление о «новой» детской литературе на основе добольшевистской идеологии, производили отбор произведений, которые вошли ныне в советскую детскую классику. Огромный вклад этих подвижников в культуру еще не до конца осознан.
Вместе с тем далеко не все сберегаемое наследие нашло спрос в детской аудитории первых советских десятилетий. Иван Игнатьевич Халтурин (1902 — 1969), уважаемый в писательской среде редактор и историк детской литературы, создатель петроградской советской периодики для детей, утверждал: «Старая детская литература перестала существовать не потому, что она была приостановлена насильственным путем. Никто не закрывал старых детских журналов, никто не запрещал писать старым писателям: им просто нечего было сказать новому читателю». При отсутствии запретов уже в 1919 году не выходит ни один дореволюционный детский журнал. Новые журналы и газеты, хотя их было немного, а их тиражи и литературно-оформительский уровень заметно уступали известным маркам, полностью вытеснили старую периодику: читатели, мечтавшие о будущем, предпочитали советские издания. Недаром в дискуссиях 20-х годов о сказках, вымысле, «веселой» книжке вопрос о новом читателе был ключевым.
Резко возрос авторитет ребенка-литератора. Считалось, что творчество юных корреспондентов заслуживает внимания со стороны не только читателей, но и «органов». При этом выяснилась разница в подходе к детским опусам. Горький и его последователи настаивали на литературной правке сочинений юных авторов; иначе говоря, предлагался канон взрослой литературы. Чуковский же и его сторонники, напротив, ценили детское творчество в его первичной, не искаженной взрослыми «улучшениями» форме, признавая за ним право называться все же искусством, сродни фольклору. Стихотворение Чуковского «Закаляка» явилось своего рода манифестом в защиту стихийного детского творчества.
Государство взяло под опеку детские литературные кружки и способствовало созданию «армии» юнкоров. Дети наивно радовались появлению своих имен в печати и не задумывались о последствиях своих писем и публикаций, а последствия нередко были трагическими. Глядя на старших, они усвоили приемы «пробивания» своих творений в печать, пытались манипулировать взрослыми с помощью угроз. Пишущие дети размножились до такой степени, что низкое качество «продукции» юнкоров и их сомнительное моральное состояние потребовали наконец публичного осуждения. Накануне войны итог выращивания детей-писателей подвела, не убоявшись репрессий, методист М.Яновская: «Откуда же это зазнайство, бесконечная самоуверенность и самовлюбленность? Откуда такая заносчивость — кто виноват во всем этом? Ответ напрашивается сам собою: виноваты взрослые, которые руководят литературным детским творчеством...»
Как было принято, поиск виноватых избавлял от нужды системного анализа ошибочной стратегии. Так интерес писателей к творческому сознанию ребенка, вспыхнувший на рубеже веков, перешел в 30-е годы в самоунижение перед сомнительной славой юного автора и попытку вернуться к педагогической норме.
Недоверие теперь вызывали и произведения в манере детского речетворчества. Даже К.Чуковский, высоко ценивший веселую поэзию, назвал «антихудожественным сумбуром, который не имеет никакого отношения к юмору, ибо переходит в развязность», стихи Д.Хармса в шестом номере журнала «Чиж» за 1939 год: «Гы-гы-гы / Да гу-гу-гу, / Го-го-го / Да бах-бах!»
В тревогах рубежа 30 —40-х годов, когда официально было предписано создавать произведения на темы труда и обороны, восторги в адрес пишущих детей исчезают из печати. Детская книга стала почти сплошь дидактичной, актуализирован был образ автора — мудрого и сильного взрослого.
Советская детская литература (наряду с эмигрантской) явилась наследницей так называемой «новой» детской литературы, разные программы которой разрабатывались в дореволюционную пору. В послеоктябрьские десятилетия за основу была взята программа А.М.Горького, сложившаяся в середине 10-х годов. Она была частью его грандиозного замысла — создать «пролетарскую» литературу. Цивилизованные формы с заданными «полезными» свойствами должны были вытеснить стихийно образовавшиеся формы с комплексом традиционных свойств, несших детям как «пользу», так и «вред». Требовались молодые авторы и художники, свежие примеры, чтобы создаваемая литература быстрее обрела статус классики.
Горьковская программа была сначала подхвачена Чуковским, а затем Маршаком. Маршак с юных лет попал в окружение Горького, был членом фольклористического кружка О.И.Капицы. Именно их идеи связи детской литературы с фольклором и всей мировой литературой легли в основу его обширной творческой и организационной деятельности. При этом Маршак подчерки вал: «Я пришел к детской литературе через театр», — имея в виду ряд детских пьес, написанных вместе с поэтессой-декаденткой Е.И.Васильевой (Черубиной де Габриак). Модернизм с его игрой и верой в символы оказал воздействие на претворение задуманного великого дела.
После Октября язык детской книги быстро менялся, он походил на аллегорический, пафосный язык нелегальных изданий революционных гимнов, пропагандистских статей, лозунгов, прокламаций, на стихи и прозу сатирических журналов, басни и песни Демьяна Бедного. Советская литература для детей 20-х годов (в особенности первые пионерские журналы «Барабан», «Юный строитель») была в значительной мере эпигонским продолжением пропагандистской литературы революционеров-нелегалов. На этой почве бурно развивалась сатира о детях и для детей (В. В. Маяковский, А.Л.Барто, С.Я.Маршак, С.В.Михалков), что возвращало литературный процесс к эпохе просветителей, к фонвизинским «недорослям».
Программа постоянно подвергалась воздействию стихии литературного процесса. Писатели хотя и вынуждены были приноравливаться к партийному контролю, все же оставляли за собой некоторую творческую свободу, находили в современности живую культуру и настоящее искусство. Е. А. Благинина писала о молодости своего поколения:
...Вместе слушали Луначарского,
Брюсова,
Локса.
Вместе ломились в Политехнический, Чтобы насладиться Деревенской свежестью Есенина, Гипнотическим бормотаньем Пастернака, Набатным звуком Маяковского. Вместе жмурились в лучах бабелевского «Заката»,
Обожали Мейерхольда. Снисходили до Персимфанса, Слушали Баха, Распевочно читали стихи, Голодали...
История детской литературы сложно переплеталась с историей государства и политической борьбы, поэтому нередко диалог о зашедших в тупик общих вопросах продолжался в завуалированной форме на страницах детских изданий. Возникала идеологическая двуплановость произведения: план, предназначенный детям, играет роль завесы для настоящего смысла, скрытого в плане для «догадливого» читателя. Эзопов язык, развившийся в творчестве Н. Г.Чернышевского, в дореволюционной рабочей печати сделался одной из стилевых тенденций детской литературы 30-х годов. Таково «веселое» стихотворение «Из дома вышел человек...», написанное Хармсом в мрачном 37-м году.
Новые сказки говорили из глубины подтекста нечто большее, чем то, что сознательно привносили авторы. Литературовед В. Н.Турбин свидетельствовал об эпохе своего детства: «Ни "Колымские рассказы" Шаламова, ни "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, ни старательная повесть Лидии Чуковской «Софья Петровна» не передают и сотой доли ощущения ужаса, охватившего страну в необъяснимые годы. <...> Странно: только детская литература 30-х годов, современная роковым событиям, как умела, смогла приблизиться к ожидаемой точности. И чем более фантастичны были описания приключений Буратино у Алексея Толстого или подвигов доктора Айболита у Корнея Чуковского, тем точнее они оказывались. Создавался образ чудовища... под всепроникающим взглядом которого люди все же как-то живут, копошатся, да еще ухитряются и веселиться...»1.
Объективность его воспоминаний ныне подтверждается: опубликован дневник за 1932— 1937 годы московской школьницы Нины Луговской (книга «Хочу жить...» вышла в 2004 году). Теперь известно, что дети чувствовали и понимали современность не менее остро, чем взрослые. Их нельзя было обмануть грубой пропагандой, такие читатели ждали от писателей произведений высокого идейного и художественного уровня.
Чем более авторитарной становилась русская культура, тем меньше оставалось места в пространстве образа героя для художественного психологизма и, как следствие, ребенок изображался как маленький взрослый. Образ сводился к безличному знаку, сюжет — к формуле действия. В пропагандистской литературе выработался особый прием, который можно обозначить термином из словаря геометров — конгруэнтность фигур (масштабированное подобие фигур при векторном расположении их относительно друг друга). Ребенок подобен взрослому во всем, направление его жизни строго параллельно жизненной устремленности взрослого. Так, первый номер за 1932 год журнала «Малыши-ударники» открылся стихотворением А.Л.Барто «Октябрятская школьная»:
Отцы у станка и мы у станка.
Парта —
станок наш.
- Русская детская литература XX века серебряный век
- 1 См.: Старая детская книжка. 1900— 1930-е годы. Из собрания профессора м. Раца / Изд. Подгот. Ю. А. Молок. — м., 1997.
- Поэзия в детском чтении Иван Алексеевич Бунин
- Константин Дмитриевич Бальмонт
- Александр Александрович Блок
- 1 См.: Детский журнал Блока «Вестник». Сообщение м.И.Дикман // Александр Блок. Новые материалы и исследования. — т. 92. — Кн. Первая. — м, 1980. — с. 203-221.
- Николай Степанович Гумилев
- Сергей Александрович Есенин
- Алексей Михайлович Ремизов
- Алексей Николаевич Толстой
- Детские журналы на рубеже веков
- Массовая детская литература
- 2 Чудакова м. О. Без гнева и пристрастия: Формы и деформации в литературном процессе 20—30-х гг. // Чудакова м. О. Избр. Работы: в 2 т. — м., 2001. — т. 1. Литература советского прошлого. — с. 327.
- 1 Турбин в. Н. Незадолго до Водолея: Сборник статей. — м., 1994. — с. — 412 —
- Максим Горький и «новая» детская литература
- Детские журналы
- Дискуссии о детской литературе
- Поэзия в детском чтении (обзор)
- 1 «Заумники» разрабатывали основы поэзии, которая должна воздействовать не смыслом слов, а их звучанием.
- Корней Иванович Чуковский
- Владимир Владимирович Маяковский
- Самуил Яковлевич Маршак
- Поэты группы обэриу
- Агния Львовна Барто
- Проза в детском чтении Юрий Карлович Олеша
- Аркадий Петрович Гайдар
- Степан Григорьевич Писахов
- Борис Викторович Шергин
- Павел Петрович Бажов
- Художественно-познавательная литература
- Михаил Михайлович Пришвин
- Борис Степанович Житков
- Виталий Валентинович Бианки
- Евгений Иванович Чарушин
- Детская литература русской эмиграции 20-30-х годов
- Алексей Николаевич Толстой
- Саша Черный
- Наталья Петровна Кончаловская
- Валентин Петрович Катаев
- Л. Пантелеев
- Валентина Александровна Осеева