Корней Иванович Чуковский
К.И.Чуковский (1882 — 1969) — один из основоположников детской литературы XX века, исследователь психологии детства «от двух до пяти». Был он, кроме того, блистательным критиком, переводчиком, литературоведом. «Я решил учиться у детей... я надумал "уйти в детвору", как некогда ходили в народ: я почти порвал с обществом взрослых и стал водиться лишь с трехлетними ребятами...», — писал Чуковский в дневнике.
К.Чуковский о детской л и тер ату ре. Вопросами детской литературы Чуковский стал заниматься в 1907 году — как критик, заявивший о бездарности творений некоторых известных в те годы детских писательниц («...Кто же из детей догадается, что здесь ни малейшего участия души, а все винтики, пружинки, колесики», — писал он о Чарской). В 1911 году появилась его книга «Матерям о детских журналах», в которой он резко критиковал журнал «Задушевное слово» — за незнание возрастных особенностей детей, за навязывание маленьким читателям штампованных ужасов, обмороков, истерик, злодейств, геройств. Критик противопоставил «Задушевному слову» журналы «Юная Россия», «Родник», «Семья и школа», «Юный читатель»: «Здесь любят и чтут ребенка, не лгут и не виляют перед ним, говоря с ним трезво и спокойно», — однако и здесь не знают, не понимают ребенка.
Как утверждал Чуковский, ребенок «создает свой мир, свою логику и свою астрономию, и кто хочет говорить с детьми, должен проникнуть туда и поселиться там». Дети — своего рода сумасшедшие, так как «твердые и устойчивые явления для них шатки, и зыбки, и текучи. <..'.> Нет, задача детского журнала вовсе не в том, чтобы лечить детей от детского безумия — они вылечатся в свое время и без нас, — а в том, чтобы войти в это безумие, вселиться в этот странный, красочный, совершенно другой мир и заговорить с детьми языком этого другого мира, перенять его образы и его своеобразную логику (потому, что своя в этом другом мире логика!)».
Часто за поэзию для детей берутся, считал критик, те, кто не понимает стихов, либо те, кто не понимает детей, а то и не понимающие ни стихов, ни детей: «Мне это кажется преступлением. Писатель для взрослых может быть бездарным сколько угодно, но писатель для детей обязан быть даровитым».
Чуковский презирал авторов, старавшихся «возможно скорее овзрослить и осерьезить ребенка»: «Оттого в мировой литературе до самого последнего времени не было ни одной веселой детской книги. По-детски смеяться с ребенком — до этого не унижались писатели» — так категорично высказался он в книге «Маленькие дети», вышедшей в 1928 году и ставшей этапом в работе над книгой «От двух до пяти»).
Не считая, что детей необходимо воспитывать только на бессмыслицах, Чуковский был уверен, что «детская литература, из которой эти бессмыслицы выброшены, не отвечает многим плодотворным инстинктам 3- и 4-летних детей и лишает их полезнейшей умственной пищи». Вредно внушать детям через детскую книгу то, что не соответствует их возрасту или непонятно им: это отбивает у них желание читать вообще. Это, по словам критика, похоже на то, как если бы грудного ребенка вместо молока его матери насильно кормили бифштексами.
К.Чуковский доказывал, что любой ребенок обладает огромными творческими возможностями, даже гениальностью; ребенок — величайший труженик на ниве родного языка, который как ни в чем не бывало ориентируется в хаосе грамматических форм, чутко усваивает лексику, учится читать самостоятельно.
Взрослым, а особенно детским писателям и педагогам, надо бы не наклоняться к детям, а стать детьми: если «мы, как Гулливеры, хотим войти к лилипутам», то мы должны «сами сделаться ими».
«Заповеди для детских поэтов» — глава в книге «От двух до пяти». Эту книгу Чуковский писал на протяжении шестидесяти с лишним лет. Создание ее началось с разговора о детской речи, а со временем книга превратилась в фундаментальный труд о самом ребенке, его психике, об освоении им окружающего мира, о его творческих способностях.
Глава «Заповеди для детских поэтов» — это обобщение и собственного опыта работы для детей, и работы коллег — Маршака, Михалкова, Барто, Хармса, Введенского и др., а также опора на образцы лучших детских книг — ершовского «Конька-горбунка», сказки Пушкина, басни Крылова.
К.Чуковский делает главный вывод: народная поэзия и словотворчество детей совершаются по одним законам. Детский писатель должен учиться у народа, который в течение «многих веков выработал в своих песнях и сказках идеальные методы художественного и педагогического подхода к ребенку». Второй учитель детских поэтов — сам ребенок. Прежде чем обращаться к нему со своими стихами, необходимо изучить его вкусы и потребности, выработать правильный метод воздействия на его психику.
Дети заимствуют у народа и страсть к перевертышам, к «ле-пым нелепицам». Поэт доказывал педагогическую ценность перевертышей, объяснял, что ребенок потому и смеется, что понимает истинное положение дел. Смех ребенка есть подтверждение успешного освоения мира. У ребенка жизненная потребность в смехе — значит, читая ему смешные стихи, взрослые удовлетворяют ее.
Огромное значение Чуковский придавал тому, чтобы в каждой строфе был материал для художника. Зрительный образ и звук должны составлять единое целое, из каждого двустишия должен получаться рисунок. Он назвал это качество «графичностью» и поставил первой заповедью для детского поэта.
Вторая заповедь гласит о наибыстрейшей смене образов. Детское зрение воспринимает не качества вещей, а их движение, их действия, поэтому сюжет стихов должен быть подвижен, разнообразен.
Третья заповедь: «...Эта словесная живопись должна быть в то же время лирична. Необходимо, чтобы в стихах была песня и пляска». Дети тешат себя «сладкими звуками» и упиваются стихами «как музыкой». Чуковский называл такие стихи детей «экикика-ми». Стихи для детей должны приближаться к сути этих экикик.
Крупные произведения не будут скучны детям, если они будут цепью лирических песен: каждая песня — со своим ритмом, со своей эмоциональной окраской. В этом заключается четвертая заповедь для детских поэтов: подвижность и переменчивость ритма.
Пятая заповедь: повышенная музыкальность поэтической речи. Чуковский приводит в пример детские экикики с их плавностью, текучестью звуков, не допускающие скопления согласных. Неразвитой гортани ребенка трудно произносить что-нибудь вроде «Пупс взбешен»: это с трудом произносит и взрослый.
Согласно шестой заповеди рифмы в стихах для детей должны быть поставлены на самом близком расстоянии друг от друга. Детям трудно воспринимать несмежные рифмы.
По седьмой заповеди рифмующиеся слова должны быть главными носителями смысла. Ведь именно эти слова привлекают к себе повышенное внимание ребенка.
«Каждая строка детских стихов должна жить своей собственной жизнью» — восьмая заповедь. «У ребенка мысль пульсирует заодно со стихами», и каждый стих в экикиках — самостоятельная фраза; число строк равняется числу предложений.
Особенности младшего возраста таковы, что детей волнует действие и в их речи преобладают глаголы. Эпитет — это уже результат опыта, созерцания, подробного ознакомления с вещью. Отсюда девятая заповедь детским поэтам: не загромождать текст прилагательными.
Десятая заповедь: преобладающим ритмом стихов для детей должен быть хорей — любимый ритм детей.
Стихи должны быть игровыми — это одиннадцатая заповедь. В фольклоре детей звуковые и словесные игры занимают заметное место, так же как и в народной поэзии.
К произведениям для детей нужен особый подход, но чисто литературные достоинства их должны оцениваться по тем же самым критериям, что и любое художественное произведение. «Поэзия для маленьких должна быть и для взрослых поэзией!» — это двенадцатая заповедь Чуковского.
Тринадцатая заповедь: «...В своих стихах мы должны не столько приспособляться к ребенку, сколько приспособлять его к себе, к своим "взрослым" ощущениям и мыслям». Чуковский назвал это стиховым воспитанием. То есть, говоря словами психологов и педагогов, необходимо учитывать зону ближайшего развития.
Заповеди Чуковского не являются непререкаемой догмой, о чем предупреждал сам их автор. Изучив, освоив их, детскому поэту следует начать нарушать их одну за другой.
Пожалуй, состояние счастья — главнейшая заповедь для детских писателей. Цель же сказочника — воспитать человечность.
Сказки и стихи Чуковского составляют целый комический эпос, нередко называемый «крокодилиадой» (по имени любимого персонажа автора). Произведения эти связаны между собой постоянными героями, дополняющими друг друга сюжетами, общей географией. Перекликаются ритмы, интонации. Особенностью «крокодилиады» является «корнеева строфа» — размер, разработанный поэтом и ставший его визитной карточкой:
Жил да был Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил, —
Крокодил, Крокодил Крокодилович!
«Корнеева строфа» — это разностопный хорей, это точные парные рифмы, а последняя строчка не зарифмована, длиннее прочих, в ней и сосредоточен главный эмоциональный смысл. Впрочем, автор иногда переходил и к другим стихотворным размерам, резко меняя ритм и интонацию стихов.
Сюжеты сказок и стихов Чуковского близки к детским играм — в прием гостей, в больницу, в войну, в путешествие, в путаницу, в слова и т. п. Лирическая тема большинства стихотворений — безмятежное счастье, «чудо, чудо, чудо, чудо / Расчудесное» (стихотворение «Чудо-дерево»), а сказки, напротив, повествуют о драмах и катастрофах.
Рождение сказочного мира Чуковского произошло в 1915 году, когда были сложены первые строфы поэмы «Крокодил». Опубликована она была в 1917 году в детском приложении к еженедельнику «Нива» под названием «Ваня и Крокодил», с огромным количеством рисунков. Публикация произвела настоящий переворот в детской поэзии. Ю.Тынянов писал об этом позднее: «Быстрый стих, смена метров, врывающаяся песня, припев — таковы были новые звуки. Это появился "Крокодил" Корнея Чуковского, возбудив шум, интерес, удивление, как то бывает при новом явлении литературы. Неподвижная фантастика дрожащих на слабых ножках цветов сменилась живой, реальной и шумной фантастикой забавных зверей, их приключений, вызывающих удивление героев и автора. Книги открылись для изображения улиц, движения, приключений, характеров. Детская поэзия стала близка к искусству кино, к кинокомедии» (очерк «Корней Чуковский»).
Однако после Октября «Крокодилу» и его автору пришлось тяжко. Н. К. Крупская, занимавшая крупные государственные должности, объявила эту сказку «вредной», поскольку «она навязывает ребенку политические и моральные взгляды весьма сомнительного свойства». Чуковский не раз заявлял, что никаких намеков на политику в «Крокодиле», как и в других его сказках, нет. Однако в Крокодиле узнавали то кайзера Вильгельма, то Деникина и Корнилова. Чуковский писал: «При таком критическом подходе к детским сказкам можно неопровержимо доказать, что моя "Муха-Цокотуха" есть Вырубова, "Бармалей" — Милюков, а "Чудо-дерево" — сатира на кооперацию». История продолжила этот ряд, повторив ошибку с Крокодилом-Деникиным: в сказке «Таракани-ще» позже стали видеть карикатуру на Сталина, хотя эта сказка была написана еще в 1921 — 1922 годах. Совпадение сказки и буду пкей политической реальности объясняется исключительной интуицией художника.
1 Однако ребенка захватывает открытое содержание сказки, он нй ищет в ней политических намеков. Для детей «Крокодил» является первым в жизни «романом в стихах». Действие происходит то на улицах Петрограда, то на берегах Нила. Развертываются серьезнейшие события — война и революция, в итоге которых между людьми и зверями коренным образом меняются отношения. Люди перестают бояться диких зверей, звери в зоосаде получают свободу, в Петрограде наступают мир и благоденствие. В сюжетное действие введены «широкие массы»: орда Гиппопотама, жители Петрограда, армия мальчишек. А главное, в центре всех этих событий — ребенок, «доблестный Ваня Васильчиков». Он не только «страшно грозен, страшно лют», как говорит о нем Крокодил, но и справедлив, благороден и потому сам освобождает зверей. Кроме того, он спасает девочку Лялечку и всех петроградцев от «яростного гада».
Образ Вани строится на былинных мотивах богатырской удали и силы, тогда как образ Крокодила пародирует литературно-романтического героя. Сравним его с книжными «наполеонами»:
Через болота и пески Идут звериные полки, Их воевода впереди, Скрестивши руки на груди...
Образ Крокодила Крокодиловича лишен скучной однозначности: то он рядовой обыватель, то злодей, то примерный семьянин, то пламенный борец за свободу, то, наконец, приятный «старик». Несмотря на противоречия образа, автор с почтением и симпатией относится к Крокодилу, рад знакомству с ним, а «кровожадной гадиной», «яростным гадом» Крокодил представляется Ване Васильчикову и трусливым петроградцам. Неоднозначен и образ Вани: то он — мужественный герой, то беспощадный усмиритель звериного восстания, то барин, как должное воспринимающий услужливость обезоруженных зверей.
Вместе с тем Чуковский всячески возвеличивает его фигуру, Крокодила же, наоборот, снижает до уровня трусливого обывателя (т.е. обыкновенного взрослого). Крокодил только и может, что произнести пламенную речь, зовущую зверей в поход на Петроград. Однако он отнюдь не является отрицательным героем, и тому есть множество подтверждений: петроградцы первые начали задирать Крокодила, а он «с радостью» возвращает всех, кого проглотил; для всех родных и друзей он привез подарочки, а детям Тотоше и Кокоше — елочку; и в праздник Крокодил помнит о страданиях в неволе звериных братьев и сестер.
Добро и зло в «Крокодиле» не разведены так резко, как это обычно бывает в сказках. Маленькому читателю предоставляется возможность самому рассудить по справедливости двух обаятел ных героев. Конфликт разрешается в соответствии с детским ид алом безопасной дружбы с дикими зверями: Петроград теперь райский сад зверей и детей. Сравним этот финал с высказыванием ребенка из книги «От двух до пяти»: «Ну хорошо: в зоопарке звери нужны. А зачем в лесу звери? Только лишняя трата людей] и лишний испуг».
Симпатия автора к героям не мешает ему иронически посмеиваться над ними. Например, в том эпизоде, где Ваня Васильчиков провозглашает манифест о свободе, или в эпизоде, где Крокодил произносит благонамеренное приветствие при встрече молодого, демократически настроенного царя Гиппопотама. Именно наличие иронического плана позволяет «по-взрослому» прочитать эту сказку. Однако сказка была прямо адресована детям и преследовала воспитательные цели, связанные с военным временем: направить детскую энергию патриотизма и героизма в подходящее безопасное русло.
Чуковского тревожили факты усилившейся национальной нетерпимости, жестокости детей по отношению к немцам, даже мирным колонистам (очерк «Дети и война», 1915). В общественных местах висели плакаты «По-немецки говорить воспрещается». Чуковский же положительным героем сделал «инородца» Крокодила, говорящего по-немецки (в поздних изданиях его герой перешел на турецкий язык). Крокодил мирно гуляет по Петрограду и терпит насмешки обывателей, в том числе и невоспитанных детей. Понятной для ребенка становится причина его внезапной агрессии: «Усмехнулся Крокодил и беднягу проглотил, / Проглотил с сапогами и шашкою», — и чувство справедливости берет верх над казенным шовинизмом.
«С болью читаешь в газетах, как дети во время игры нападают на котов и собак, воображая, что это германцы, мучают, душат их до смерти», — писал Чуковский в очерке «Дети и война». В сказке возмущенные звери идут войной на угнетателей-людей, главным врагом объявляя ребенка.
Чуковский переводит внимание маленьких читателей на проблемы, более подходящие их возрасту, нежели проблемы войны с германцами: он стремится вытеснить из детских душ чувство ненависти и заменить его чувствами сострадания и милосердия. Сказочник продемонстрировал читателям механизм цепной реакции зла: насилие рождает ответное насилие, а остановить эту цепную реакцию можно только примирением и всеобщим разоружением (отсюда — нарочито упрощенное разрешение конфликта в сказке). Финальные картины мира и счастья должны были способствовать антимилитаристскому воспитанию детей.
Однако в общем мажоре нет-нет да и проскользнут ноты сомнения и самоиронии, относящиеся не к детскому, а к взрослому пласту сказки. Примирившиеся стороны отнюдь не равноправны (звери, лишившиеся рогов и копыт, служат Ване); абсурдна беззлобность былых врагов («Вон, погляди, по Неве по реке / Волк и Ягненок плывут в челноке»). Идиллия мирной дружбы людей и зверей возможна только в мире детской мечты. *
Сказка построена как цепочка пародий на ритмы, интонации, образы русской литературы, особенно поэзии Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Гумилева, Северянина, а также популярных в начале века городских песенок. В сказке множество примет современного быта и нравов. Каждая глава имеет свой, отличный от других ритм, свою эмоциональную окраску, причем максимально усиленную восклицаниями, прямыми оценками (например: «О, этот сад, ужасный сад! / Его забыть я был бы рад»).
Многие художественные приемы, найденные в «Крокодиле», были использованы в дальнейшем Чуковским и в других его сказках.
«Муха-Цокотуха», «Тараканище» и «Краденое солнце» образуют трилогию из жизни насекомых и зверей. Эти сказки имеют схожие конфликтные ситуации и расстановку героев, они и построены по единой схеме. «Муха-Цокотуха» (сказка впервые вышла в 1924 году под названием «Мухина свадьба») и «Тараканище» (1923) даже начинаются и заканчиваются одинаково — развернутыми картинами праздника. Чуковский не жалел ярких красок и громкой музыки, чтобы маленький читатель без вреда для себя мог из праздничного настроения окунуться в игровой кошмар, а затем быстро смыть с души страх и убедиться в счастливом устройстве мира. В «Краденом солнце» (1936) праздник развернут только в финале. Почти сразу читатель сталкивается с драматическим противоречием. Пожирание грозит уже не отдельным героям (как в других сказках), а солнцу, т.е. жизни, ее радости. Крокодил, окончательно обрусевший среди сорок-белобок, журавлей, зайчиков, медвежат, белочек, ведет себя как эгоист, проглотив то, что принадлежит всем. С точки зрения детей, он жадина, он хуже всех. Чуковский отлично чувствует логику ребенка, понимающего, что любому маленькому герою не справиться с огромным (т. е. взрослым) крокодилом. На сильного жадину может быть одна управа — сильный добряк: и вот «дедушка» медведь сражается с обидчиком ради своих толстопятых медвежат и прочей детворы.
Другое отличие «Краденого солнца» состоит в том, что это единственная сказка, в которой использованы мотивы народной мифологии: этот крокодил ничего общего не имеет с Крокодилом Крокодиловичем — он воплощает мифического пожирателя солнца, он — туча, похожая на крокодила.
В «Мухе-Цокотухе» Чуковский пародировал мелодраму — наиболее популярный жанр массовой литературы. Это сказывается в традиционной расстановке образов: добродетельная девица на выданье, злодей, кавалер, гости — добрые, да слабые духом. Мещанская мелодрама была разыграна поэтом на манер ярмарочного представления. Герои не описываются, а показываются, действие происходит на глазах читателя. Реплики героев и текст от повествователя могут быть озвучены как одним голосом (взрослого, читающего сказки детям), так и разными голосами (при простейшей театральной постановке). Многочисленные восклицания, патетичные жесты и реплики также относятся к числу театральных средств воздействия.
В трилогии сказок использована единая система художественно-речевых средств: повторы, параллелизмы, постоянные эпитеты, уменьшительно-ласкательные формы и т.п.
«Мойдодыр» и «Федорино горе» могут считаться дилогией на тему гигиены.
Небольшой сказке «Мойдодыр» (1923) принадлежит едва ли не первенство по популярности среди малышей. С позиции взрослого назидательная мысль сказки просто мизерна: «Надо, надо умываться / По утрам и вечерам». Зато для ребенка эта мысль требует серьезных доводов, сама же по себе она абстрактна и сомнительна. Чуковский верно уловил первую психологическую реакцию ребенка на открытие всяких «надо» и «нельзя» — это удивление. Для того чтобы доказать простенькую истину, он использует мощный арсенал средств эмоционального воздействия. Весь мир приходит в движение, все предметы срываются с места и куда-то бегут, скачут, летят. Подобно гоголевскому Вию, вдруг является монументальная фигура Мойдодыра («Он ударил в медный таз / И вскричал: "Кара-барас!"»). Далее — погоня от «бешеной» мочалки через весь город. Кажется, вот спасение: добрый друг Крокодил с детьми, но и он приходит в ярость при виде грязнули. Вместо спасения грозит новая беда: «А не то как налечу, — говорит, / Растопчу и проглочу! — говорит!» Герою приходится измениться — и внешне, и внутренне. Возвращение дружбы и симпатии, организованный в тот же час праздник чистоты — справедливая награда герою за исправление.
«Федорино горе» (1926) также начинается с удивления перед небывальщиной: «Скачет сито по полям, / А корыто по лугам». Автор довольно долго держит читателя в напряженном изумлении. Только в третьей части появляется Федора, причитая и маня сбежавшую утварь обратно. Если в «Мойдодыре» неряха — ребенок, то в этой сказке — бабушка. Читатель, уже усвоивший урок «Мойдодыра», может понять недостатки других, в том числе и взрослых.
Обе сказки отличаются точной передачей интонации в каждой строке. Даже не искушенный в декламации стихов чтец легко произнесет с нужным выражением любую фразу. Эти и другие сказки Чуковского воспринимаются ребенком как пьесы.
«Айболит» (под названием «Лимпопо» сказка вышла в 1935 году), «Айболит и воробей» (1955), «Бармалей» (1925) — еще одна стихотворная трилогия. К ней примыкают две части прозаической сказки «Доктор Айболит. По Хью Лофтингу» (1936) — «Путешествие в Страну Обезьян» и «Пента и морские пираты». Главный положительный персонаж всех этих сказок добрый доктор Айболит родом из книги английского прозаика Лофтинга (ее Чуковский пересказал еще в 1925 году). Чуковский «прописал» Айболита в русской детской поэзии, придумав ряд оригинальных сюжетов и найдя ему достойного противника — разбойника Бармалея.
Бармалей «появился» на ленинградской улице, куда забрели Чуковский и его друг художник М.Добужинский. Улица называлась «Бармалеева», и возник вопрос: кто же был тот Бармалей, чье имя увековечено на табличке? Предположили, что Бармалей — бывший пират, и Добужинский тут же нарисовал его портрет. Сказка начала складываться сразу в стихах и рисунках.
В «Бармалее» Чуковский посмеялся над шаблонами массовой детской литературы — на этот раз авантюрно-приключенческой. Его маленькие герои Танечка и Ванечка будто пришли из назидательно-слащавых книжек. Они трусы и плаксы, быстро раскаявшиеся в том, что не послушались совета взрослых не гулять по Африке. Доктор Айболит очень похож на своего английского прототипа: он чопорно вежлив и наивен. Зато Бармалей полон отрицательного обаяния, он живее, полнокровнее «книжных» злодеев или добродетельных персонажей. Однако и он, подобно злодеям назидательных книжек, способен в один момент решительно измениться в лучшую сторону («А лицо у Бармалея / И добрее и милей»).
«Чудо-дерево», «Путаница», «Телефон» (все — 1926 год) образуют свою триаду сказок, объединенную мотивами небылиц и путаниц. Их последовательное расположение следует за меняющимся отношением к небылице или путанице. В «Чудо-дереве» небыличное превращение сулит всем радость, особенно детям. В «Путанице» веселое непослушание зверей, рыб и птиц, вздумавших кричать чужими голосами, в конце концов грозит бедой: «А лисички / Взяли спички, / К морю синему пошли, / Море синее зажгли». Конечно, пожар на море бабочка потушила, а затем, как всегда, устроен праздник, на котором все поют по-своему. «Телефон» написан от лица взрослого, уставшего от «дребедени» звонков. Сказка разворачивается чередой почти сплошных диалогов. Телефонные собеседники — то ли дети, то ли взрослые — всякий раз ставят героя в тупик своими назойливыми просьбами, нелепыми вопросами. Маленькие читатели невольно становятся на сторону измученного героя, незаметно постигая тонкости хорошего воспитания.
В стихотворениях Чуковского слишком много сказки. Каждое из них будто вот-вот обретет самостоятельный сюжет. Например, «Чудо-дерево» Чуковский считал сказкой, а похожую «Радость» стихотворением («Радость» — отрывок из сказки «Одолеем Бармалея», 1943). Автор использовал в стихотворениях те же приемы народной детской поэзии, граничащей с песней, пляской, игрой. Лирическая тема его поэзии — безмятежное веселье, счастье по-детски.
Фольклорные перевертыши, небылицы представляют окружающий мир «наоборот», неправильно. Чуковский эти же приемы подчиняет другой задаче — нарисовать «правильный» детский мир, преображенный радостью: на березах вырастают розы, на осинах — апельсины, из облака сыплется виноград, вороны поют, как соловьи, по летней радуге можно скатиться на салазках и коньках («Радость»).
Лирический герой стихов, как правило, сам поэт, взрослый человек, но он способен быть заодно с ребенком, испытывать детские чувства, видеть, слышать, мечтать и даже заблуждаться по-детски. Между взрослым «я» и детским «ты» нет границы, ребенок так же уверенно чувствует себя в духовном мире поэта, как если бы сидел на руках у отца.
Стихотворения ближе к реальности, чем сказки, но это лишь усиливает эффект превращения обыденного в сказку («Головастики», «Закаляка»). Ребенок и сам — величайший поэт, сказочник, если способен испугаться им же выдуманной «Бяки-Закаля-ки Кусачей». Вымышленные образы имеют над ним всесильную власть, для него нет в мире ничего, что не превращалось бы тут же в образ. Дети относятся к слову как прирожденные поэты, они точно угадывают связь между звучанием и значением слов, их неологизмы всегда оправданны (из речи барашка: «Я — Бебека, / Я — Мемека, / Я медведя / Забодал!»).
Чуковский в своих стихах попытался слить лучшие русские и английские традиции народной детской поэзии («Бутерброд», «Ежики смеются», «Обжора», «Слониха читает», «Свинки», «Фе-дотка» и др.).
Переводы и переложения Чуковского составляют отдельную, не менее важную часть его работы для детей. Им пересказаны народная валлийская сказка «Джек, покоритель великанов» (1918), «Приключения барона Мюнхаузена» Э.Распе (1935) и «Робинзон Крузо» Д.Дефо (1935). В его переложениях дети знакомятся с греческими мифами, в которых выделено героическое начало и «спрятаны» жестокость, эрос — то, что не годится в духовную пищу ребенка. «Храбрый Персей» (1940), самый известный из пересказов, отличается строжайшим отбором слов, ясным изложением событий, запоминающимися описаниями; все в пересказе подчинено восприятию ребенка. Многочисленные страшные моменты уравновешены героизмом Персея; безобразие и ужас, воплощенные в Медузе, горгонах, драконе, — красотой и добро той Персея и Андромеды. В финале Чуковский предлагает читате-л^о убедиться в правдивости древнего рассказа — взглянуть на созвездия Персея и Андромеды.
Среди пересказов — приключенческие новеллы Бевана, Джед-да|, Стрэнга «Пойманный пират», «Золотая Айра», «Разбойники на Болотном острове», «Подвиг авиатора» (1924). Их меньшая известность связана с тем, что автор в них отошел было от жанра сказки и попытался обратиться к аудитории читателей непривычного для себя возраста — семи—девяти лет.
И в прозе писатель заботился о том, чтобы слова были легкими для детской артикуляции; большие, трудные слова он разделяет на слоги: «ко-ра-бле-кру-ше-ние», «ил-лю-ми-на-ция»; «учит» маленьких читателей звериному языку.
Детская проза Чуковского почти целиком относится к приключенческой литературе. Писатель избирал сюжеты опасных путешествий, разворачивал их в далеких экзотических странах — Африке, Южной Америке, на «диких» островах. Для него смысл любого приключения заключается в благородной цели, отважные герои пускаются навстречу опасностям непременно ради доброго дела.
Чуковский редактировал книгу «Вавилонская башня» — переложения библейских легенд. Эти легенды были приближены к сказкам, в повествовании подчеркнута древняя общечеловеческая мудрость, освобожденная от мистики.
На основании опыта — своего и чужого — Чуковский разработал теорию художественного перевода (книга «Высокое искусство», создававшаяся на протяжении 1919— 1964 годов). Широко известны его переводы для детей. В частности до сих пор в непревзойденном переводе Чуковского читают дети «Приключения Тома Сойера» Марка Твена (1935), сказки Р.Киплинга (начал переводить в 1909 году). Переводы песенок и стишков из английского детского фольклора производят впечатление подлинного звучания английской речи и передают своеобразный английский юмор («Храбрецы», «Скрюченная песня», «Барабек», «Котауси и Мау-си», «Курица», «Дженни» и др.).
- Русская детская литература XX века серебряный век
- 1 См.: Старая детская книжка. 1900— 1930-е годы. Из собрания профессора м. Раца / Изд. Подгот. Ю. А. Молок. — м., 1997.
- Поэзия в детском чтении Иван Алексеевич Бунин
- Константин Дмитриевич Бальмонт
- Александр Александрович Блок
- 1 См.: Детский журнал Блока «Вестник». Сообщение м.И.Дикман // Александр Блок. Новые материалы и исследования. — т. 92. — Кн. Первая. — м, 1980. — с. 203-221.
- Николай Степанович Гумилев
- Сергей Александрович Есенин
- Алексей Михайлович Ремизов
- Алексей Николаевич Толстой
- Детские журналы на рубеже веков
- Массовая детская литература
- 2 Чудакова м. О. Без гнева и пристрастия: Формы и деформации в литературном процессе 20—30-х гг. // Чудакова м. О. Избр. Работы: в 2 т. — м., 2001. — т. 1. Литература советского прошлого. — с. 327.
- 1 Турбин в. Н. Незадолго до Водолея: Сборник статей. — м., 1994. — с. — 412 —
- Максим Горький и «новая» детская литература
- Детские журналы
- Дискуссии о детской литературе
- Поэзия в детском чтении (обзор)
- 1 «Заумники» разрабатывали основы поэзии, которая должна воздействовать не смыслом слов, а их звучанием.
- Корней Иванович Чуковский
- Владимир Владимирович Маяковский
- Самуил Яковлевич Маршак
- Поэты группы обэриу
- Агния Львовна Барто
- Проза в детском чтении Юрий Карлович Олеша
- Аркадий Петрович Гайдар
- Степан Григорьевич Писахов
- Борис Викторович Шергин
- Павел Петрович Бажов
- Художественно-познавательная литература
- Михаил Михайлович Пришвин
- Борис Степанович Житков
- Виталий Валентинович Бианки
- Евгений Иванович Чарушин
- Детская литература русской эмиграции 20-30-х годов
- Алексей Николаевич Толстой
- Саша Черный
- Наталья Петровна Кончаловская
- Валентин Петрович Катаев
- Л. Пантелеев
- Валентина Александровна Осеева