25. Роман воспитания в литературе 1930-х годов («как закалялась сталь» н.Островского)

Новому государству нужны новые люди. Согласно провозглашенному худ.методу – соцреализму – писатель становился инженером человеческих душ. Целью творчества стало создание нового сознания. Актуальным жанром худож литературы становится роман воспитание и роман-перевоспитание. Вообще, традиционно содержанием романа-воспитания является психологическое, нравственное и социальное формирование личности главного героя, в применительно к 30-м годам и к Советскому Союзу – формирование идеологически верного мировоззрения. Самый яркий пример – роман Н.Островского «Как закалялась сталь».

Описанное в романе «необыкновенное время» включает первую мировую войну, Февральскую и Октябрьскую революции, гражданскую войну, борьбу с разрухой, бандитизмом, мелкобуржуазными элементами, отпор партийной оппозиции, период индустриализации страны. Эти события формируют характер и психологию героев романа, отражаются на судьбах людей, творящих новые общественные отношения. В романе очень много действующих лиц (около 200), и всех их можно разделить на два противостоящих лагеря. В этой борьбе двух враждебных сил выковывался новый человек, формировались новые представления о жизни, новая мораль. Автор стремился показать, как закалялись характеры первого поколения коммунистической молодёжи, проходящего через разнообразные жизненные испытания, находящегося всегда впереди, на линии огня. Н. Островский, объясняя смысл заглавия романа, говорил: «Сталь закаляется при большом огне и сильном охлаждении. Тогда она становится крепкой и ничего не боится. Так закалялось и наше поколение в борьбе и страшных испытаниях и училось не падать перед жизнью». Этой задачей, стоящей перед автором, и объясняется такой широкий охват действительности, обилие в романе исторических событий и явлений общественной жизни страны, строящей социализм.

Павел Корчагин и окружающие его товарищи по борьбе, жизнь, идеалы которых в той или иной степени повторяют его жизнь и духовный облик, как раз и создают тот типичный «образ молодого бойца, на которого равнялась бы молодежь». Иван Жаркий, Серёжа Брузжак, Рита Устинова, Панкратов, Гришутка Хороводько и другие при всей своей индивидуальности несут в себе то общее, что повторяется от характера к характеру, и в результате полно и ярко раскрывают черты молодой гвардии большевиков.

Роль партии в революции показана через коллективный образ, включающий такие фигуры, как Федор Жухрай, Зоя Игнатьева, слесарь Токарев, Жигирева, Чернокозов и др. И хотя появляются они в романе эпизодически и каждый из них очерчен двумя-тремя штрихами, все вместе они создают глубокое представление о роли партии в революции и гражданском строительстве, о типе коммуниста – организатора и воспитателя масс.

Страстное стремление остаться в строю борцов за идеи коммунизма руководит Павлом Корчагиным. Начинается битва с недугами. И здесь сказывается героизм Павла и трагизм его положения, так как он терпит одно поражение за другим в этой битве. Но оптимизм этой трагедии в «победе духа над телом», в найденном пути возвращения в общий строй бойцов, в слиянии личного с общественным, в активном участи в жизни страны и воспитания молодых коммунистов пламенным словом писателя-бойца.

Воплощая в своем герое, в его характере и поступках черты нового типа человеческой личности, носителя героического начала, коммуниста-бойца за идеалы народа, Островский создает образ положительного героя, духовный строй и общественное поведение являют собой норму, могут служить образцом для подражания. В Корчагине как бы собраны и обобщены главные черты, присущие человеку социалистического общества. Павел Корчагин словно вбирает в себя черты главных героев Фурманова и Кина, Гладкова и Фадеева, воплощая целый характер современника с присущими ему душевной чистотой и воинствующей идейностью, простой и вместе с тем необыкновенной героичностью.

Производственный роман 1930-х годов как художественный эксперимент («Время , вперед!» В. Катаева и «Цемент» Ф. Гладкова)

Тематика “производственного романа”, расплодившегося в начале 1930-х гг. во множестве образцов, заполнившего страницы всех основных литературных журналов, являла собой самый непосредственный писательский отклик на “задачи момента” — ускоренную индустриализацию страны, отображение строек первой пятилетки и параллельно проводимую “формовку” “нового человека”. Обращение писателей к этой проблематике гарантировало наивысшие дивиденды; для писателей же из стана бывших “попутчиков” сочинение “производственного романа” становилось самой наглядной и убедительной формой демонстрации готовности стать полноценными советскими авторами, а для некоторых из них — еще и основанием для получения индульгенции за прежние грехи.

ВРЕМЯ, ВПЕРЕД!

К работе над романом Валентин Катаев приступил в самом начале 30-х

годов. Этому предшествовали начавшиеся с 1929 года многочисленные поездки

писателя на крупные новостройки первых пятилеток. Советские писатели в эти

годы шефствовали над рядом заводов, участвовали в их повседневной

производственной и общественной жизни. В свою очередь и заводские коллективы

брали шефство над художниками слова.

Летом 1929 года В.Катаев наблюдает развертывание социалистического

соревнования на Московском тормозном заводе. В октябре 1930 года принимает

участие в проведении "Всесоюзного дня ударника". На московские заводы, в

красные уголки и цеха приезжали бригады писателей. 2 октября 1930 года

В.Катаев выступает в клубе "Красная звезда" на торжественном вечере,

посвященном открытию первого в СССР государственного часового завода.

Завод "Красный пролетарий" в конце 1930 года взял под свою опеку группу

писателей: А.Жарова, Дж.Алтаузена, А.Безыменского, Г.Никифорова, Ю.Олешу,

В.Катаева, И.Уткина. В торжественной обстановке был подписан договор рабочих

с писателями и поэтами. Специально созданный рабочий совет должен был

обсуждать наиболее крупные их произведения еще до опубликования. Писатели и

поэты дали обязательство принимать активное участие в работе заводского

коллектива, отразить в своих произведениях историю завода, показать героев

труда, рождающихся в трудовых буднях борьбы за пятилетку.

Подобные начинания во всем своеобразии форм, характерных для той эпохи,

сыграли свою роль в развитии советской литературы, способствуя освоению

советскими художниками нового жизненного материала.

В течение 1930 года В.Катаев вместе с Д.Бедным совершают ряд поездок на

строительство индустриальных гигантов первой пятилетки. У Д.Бедного "был

свой вагон, - вспоминал писатель, - и он время от времени ездил по разным

новостройкам. И всегда меня с собою брал, говоря: "Вы должны видеть все, что

строится, все, что делается в стране..."

В 1931 году В.Катаев приехал на Урал, в Магнитогорск. "На

Магнитострое, - вспоминает писатель, - я сразу увидел так много удивительно

ошеломляющего, что понял: здесь надо остаться. Демьян Бедный должен был

уезжать. Он приехал всего лишь на несколько дней. Тогда я вышел из его

вагона и остался в Магнитогорске явочным порядком.

Пробыл еще две недели, чтобы посмотреть людей, посмотреть, какой здесь

материал. Увидел, что этого мало. Надо засесть на долгое время. А у меня в

Москве не были закончены дела. Уехал в Москву. Сделал все дела. Взял

несколько мандатов в газетах и журналах, приехал на несколько месяцев"

(Беседа с В.Катаевым, 27 июня 1948 г.). Здесь был задуман и начат роман

"Время, вперед!".

Позднее в статье "Рапорт семнадцатому" ("Литературная газета" от 29

декабря 1933 г.) писатель так характеризовал замысел этого произведения: "Я

хотел создать вещь, которая не столько отражала один из участков

строительства, в данном случае Магнитогорска, но как бы погружала читателей

с головой в его ритм, в его горячий воздух, во все его неповторимые

героические подробности, пронизанные насквозь одной идеей темпа, решающего

все. Я хотел, чтобы "Время, вперед!" несло на себе печать эпохи, я хотел,

чтобы моя хроника, мобилизуя современного читателя, сохранила свою ценность

и для читателя будущего, являясь для него хроникой как бы исторической".

Роман "Время, вперед!" публиковался в журнале "Красная новь" с первой

по девятую книгу за 1932 год.

Советская пресса положительно оценила новое произведение В.Катаева,

однако роман широко обсуждался, вызывал споры и дискуссии. Критиковал роман

Виктор Шкловский в статье "Сюжет и образ" ("Литературная газета", 1932, №

37). Фадеев в статье "Старое и новое" ("Литературная газета", 1932, № 47)

дал Шкловскому резкую отповедь, охарактеризовав "Время, вперед!" как

"революционное и талантливое произведение". Роман был переведен за границей

и выдержал в ряде европейских стран по нескольку изданий.

ЦЕМЕНТ

Гладков длительное время оставался на далекой периферии литературной жизни, был “никем” в эпоху расцвета символизма, но стал воистину “всем” после появления “Цемента” (1925) — романа на “производственную” тему, предвосхитившего позднейшие ее беллетристические разработки, — и в особенности в пору канонизации соцреализма.

У истоков жанра советской "производственной" литературы, активно поощряемой официозом и социалистической эстетикой, стоит роман Гладкова Цемент (1925, новая ред. 1930, окончат. ред. 1944), в котором подробно анализируемая "технологическая" проблематика восстановления цементного завода сочетается с метафорическим планом — показом сложного пути формирования, "цементирования" новой социальной и семейно-бытовой психологии и поведенческих принципов. Роман вошел в хрестоматийный ряд произведений советской прозы, был переведен на многие языки мира и вызвал серию подражаний. Литературные принципы, обозначенные в Цементе, сам Гладков отстаивал в рассказе Кровью сердца (1928), а развивал, переходя от наставления "правдой жизни" к гротеску обличения, в сборнике Маленькая трилогия (1932, сатирические рассказы 1926-1930: Головоногий человек, Непорочный черт, Вдохновенный гусь) и повести Пьяное солнце (1932). Стремление создать положительный образ социалистической действительности проявилось в рассказе Новая земля.

Широкую известность приобрел роман Гладкова "Цемент" (1925), в котором передана героика трудовых подвигов рабочего класса, сила вдохновляющих идей Коммунистической партии, созданы образы коммунистов. Для романа характерны героизация событий, приподнятость стиля. Высоко оценил "Цемент" М. Горький, отметивший, что в этой книге "... впервые за время революции крепко взята и ярко освещена наиболее значительная тема современности - труд". При этом, однако, Горький критиковал язык книги - вычурный и засорЕнный диалектизмами. Впоследствии автор вносил исправления в каждое новое издание романа.

В одном из наиболее репрезентативных произведений основополагающего метода советской литературы – романе «Цемент» – Гладков, со свойственной его манере фотографической точностью, запечатлел характерные явления жизни номенклатурных работников. В столовой Дома Советов советские барышни «играли с кавалерами крошками хлеба» [10, с. 89], в то время как в детском доме голодные ребятишки «кучками барахтались в земле – рылись торопливо, жадно, по–воровски, с оглядкой. <…> Тот, кто посильнее и половчее, кувырнется от кучки в сторону и алчно грызет, жует и захлебывается слюной <…>. А вон там, у забора, детишки копошатся в навозе» [8, с. 93].

Среди препятствий, с которыми встречается Глеб Чумалов в деле восстановления завода: бюрократизм, волокита, саботаж в советских работников. Показательно высказывание рабочего Жука в первой публикации романа в журнале «Красная новь» в 1925 году, которое автор впоследствии убрал: «Чиновничество заело… бюрократизм…. Не успели еще трупы товарищей похоронить… кровь еще не просохла, да!.. А мы в кабинеты да кресла… да ноги по–генеральски… галифе… да формалистика, да бумаги за номерами… да без доклада не входи… Скоро до вашего превосходительства доедем… Были товарищи… Где они?.. Чую, опять бедный рабочий класс – в страде и гнете…» [8, с. 98]. Убедительно изображается в «Цементе» разло-

жение партийно–хозяйственной верхушки, пирующей по ночам в утопающей «в коврах, шкурах и мягкой мебели» комнате предсовнархоза Шрамма.

Верно подмечены Гладковым и методы партийного руководства предисполкома Бадьина, который ради бодрого рапорта вышестоящему начальству готов вопреки здравому смыслу отправить на сбор дополнительной нормы продразверстки волпредисполкома Борщия. Цинизм партийного руководителя проявляется в том, что он даже конфликт между начальником окружной милиции Салтановым, который под оркестровый марш изымал «последнюю животину из котухов» [11, с. 368], и Борщием превращает в способ укрепления собственного авторитета. Бадьин отменил свое же волевое решение, приказав вернуть все отобранное у крестьян, и прямо потребовал у волпредисполкома: «Сделай так, чтобы использовать этот факт в нашу пользу. Враждебное настроение должно быть сломлено коренным образом» [11, с. 380]. Салтанов же по приказу Бадьина арестован, а дело его отправлено в ревтрибунал. В журнальном варианте романа впечатление от произвола Бадьина усилено рапортом Салтанова: «Я выполнил строго и точно все распоряжения, которые получил в губисполкоме» [9, с. 68]. Незримое участие Бадьина предопределило и исход чистки в городской партийной организации. Все «вычищенные» – Цхеладзе, Мехова, Ивагин, Жук – люди честные, искренние, и, конечно, не случайность, что одни из них знают нечто компрометирующее предисполкома, а других он просто недолюбливает.

Можно предположить, что беспомощность Глеба Чумлова, Сергея Ивагина, секретаря парткома Жидкого перед Бадьиным вызвана не чем иным, как страхом. Что мешает секретарю партийной организации разоблачить Бадьина? «Почему бы сегодня не разворошить всю грязь обывательских будней, которые скрываются за дверью комнаты Шрамма? Почему бы не раскопать всех ордеров на колбасу, окорока, консервы и на спирт из здравотдела?.. Почему бы не схватить за горло Шрамма как врага?..» [11, с. 458 – 459]. Сдерживает Жидкого то, что Бадьина поддерживают «товарищи из краевого бюро ЦК», а его самого то же самое бюро подвергло «уничтожающей критике», «холодный и официальный товарищ из краевого центра» прямо

намекал о возможном переводе упрямого секретаря «на низовую работу». Перед самим собой Жидкий пробует оправдаться тем, что не хочет вносить дезорганизацию в партийную работу. Да и непросто «уйти из этой борьбы побежденным, когда знаешь, что правда с тобою». Жидкий не может позволить себе поражение, зная, что «<…> это конец. Раз сорвался – будешь раздавлен» [11, с. 457 – 458]. Герой романа не знает даже, как квалифицировать это противостояние: «Простая тут склока или борьба разных сил?» [11, с. 457].

Герои Гладкова только ставят вопросы: ни они, ни автор не знают на них ответа. Все без исключения коммунисты пасуют перед Бадьиным. Роман хорошо отражает растерянность, которую вызвал в тогдашнем советском обществе запечатленный писателем тип.

Один из самых острых моментов романа – описание партийной чистки. Проводившаяся формально, вызывавшая страх, партийная чистка в изображении Гладкова не имела ничего общего с «партийной линией» в литературе 1920-х годов, что тут же поставила писателю на вид рапповская критика. «Эпизод с партийной чисткой до того слабо обоснован и плохо понятен в изображении Гладкова, что его приходится считать крупнейшим провалом в романе» [12, с. 339]. Как справедливо заметила Л. Смирнова, этот фрагмент, несмотря на резкую критику, оставался без существенных изменений, выдержав многочисленные авторские редакции [21, с. 195]. Объяснялось это тем, что Гладков сам был «вычищен» из партии. В архиве писателя

сохранилось письмо в Московский Комитет РКП (б) с просьбой восстановить его в членстве в партии.

«Осенью 1921 г., во время всеобщей партпроверки я был исключен из партии. По выписке из протокола Областной комиссии, значилось, что я исключен как бывший типический меньшевик и интеллигент, разлагающе действующий на парторганизацию» [18]. Как видим, писатель был исключен из партии с той же формулировкой, что и герой романа – Сергей Ивагин. Эпизод партийной чистки – еще один фотографический снимок из бурной жизни первых советских десятилетий. Так как по самому Гладкову подобным образом прошлась история, эта сцена во всех редакциях романа сохранялась во всей своей остроте.

Реализм, даже социалистический, позволяет с детальной точностью воспроизвести дух и реалии изображаемого времени (обратим внимание хотя бы на одну характерную примету 1920 – 1930–х годов в романе – ночные аресты). Именно фотографическая объективность соцреализма делает многие страницы романа материалом, обличающим большевизм