Интерпретация Петра Вайля*

Сорокин так естественно отождествляется с разными не просто стилистическими манерами, но и с типами сознания, что самого ав­тора как такового не остается вовсе. То есть автор растворяется в приеме. Метод в принципе тупиковый, как любое упование на прием. Однако достижения Сорокина не в схеме, а в виртуозном ее вопло­щении на бумаге. Его писания несводимы поэтому к соц-арту, хотя материалом служит, как правило, советская культура. Тут всё куда серьезнее и — даже! — страшнее. За исключением платоновского "Котлована", не написано ничего более жуткого, яркого и убедитель­ного о разрушении русской деревни, чем сорокинский "Падёж". При этом ясно — в контексте книги, — что сюжет о коллективизации при­зван демонстрировать блестящие технические возможности автора, овладевшего и такой стилистикой наряду с прочими. Но читатель­ское сердце останавливается от жалости и боли перед этими строками, сконструированными холодным расчетом мастера-виртуоза.

Сочинения Сорокина — словно попытка подрыва самой идеи творческого процесса и участия в нем, скажем так, души. Он не бо­ится признаться в том, что все страсти, страдания и смерти его геро­ев — всего лишь "буквы на бумаге", и доказывает тезис своими про­изведениями. Возможные покушения на традиции и святыни — лишь следствие главного святотатства: разрушение нашего собственного образа в наших собственных глазах. Если все лишь "буквы на бумаге", то чего мы стоим? Звучим ли мы гордо, если так волнуемся от бумажных слез и целлулоидной крови?

Сменился всемирный стиль, и не понимать этого, не владеть но­вым языком значит: в искусстве — принести в жертву свое искусство, в жизни — принести в жертву чужие жизни. Из Сорокина охотно вычи-

* См.: Вайль П. Консерватор Сорокин в конце века // Лит. газ. 1995. 1 февр №5.

265

тывают пафос разрушения, тогда как он по преимуществу — собира­тель и хранитель. Чего? Да все тех же стилистических — внеидеологических! — штампов и клише, несущих уверенность и покой. Они об­новляются, разнообразно возрождаясь под сорокинским пером, не в ерническом наряде соц-арта, а как знаки стабильности, едва ли не фольклорной устойчивости без времени и границ. При ближайшем непредвзятом рассмотрении Владимир Сорокин оказывается убеж­денным и последовательным консерватором.