Карта постмодернистского маршрута: "Москва — Петушки" Венедикта Ерофеева

Ерофеев Венедикт Васильевич (1938—1990) — прозаик, драматург, эссеист. Родился на Кольском полуост­рове в г. Кировске Мурманской области. Учился в МГУ (1956—1957), откуда был отчислен за непосещение занятий по военной подготовке, затем — в Оре­хово-Зуевском, Коломенском, Владимир­ском пединститутах. Обучение не за­вершил. Отказавшись от статуса благонамеренного гражданина СССР, в течение ряда лет живет без документов, по идейным соображениям уклоняется от службы в армии. Много читает. Зараба­тывает на жизнь главным образом изма­тывающим и непрестижным физическим трудом (грузчик, подсобник каменщика, истопник-кочегар, монтажник кабельных линий связи и т. п.). Основные силы отдает занятиям литературой, но из-за тяжелей­ших условий существования, постоянной "ленинградской блокады" и пристрастия к алкоголю работает в основном "нахра­пом", с большими перерывами.

В "Благовествовании" ("Влагой вести") (1962/ Вен. Ерофеев попытался возродить традицию Ницше как авто­ра книги "Так говорил Заратустра", усилив пародийный момент. В конце 1969 или в начале 1970 г. создает поэму "Москва — Петушки", которая приносит писателю славу в неофици-

альных литературных кругах и за гра­ницей, дает сильнейший толчок разви­тию русского постмодернизма. В последующие годы Вен. Ерофеев — одна из самых колоритных фигур литературного андерграунда.

Кража черновой рукописи поме­шала завершению романа писателя "Дмитрий Шостакович" (1972), так как к моменту ее возвращения было утрачено вдохновение.

В 1973 г. Вен. Ерофеев пишет эссе "Василий Розанов глазами эксцентрика", в 1982 г. — "Саша Черный и другие", а в 1988 г. — "Моя маленькая лениниана", преобразуя на постмодернистских нача­лах и этот жанр.

В 1985 г. писатель обращается к драматургии, создает постмодернист­скую трагикомедию "Вальпургиева ночь, или Шаги Командора". В этом же году начинается болезнь (рак горла), послу­жившая причиной преждевременной смерти Вен. Ерофеева. Неоконченной осталась его пьеса "Диссиденты, или Фанни Катан". Некоторые произведе­ния писателя, например "Записки психо­пата" (1956—19581 статьи о писателях-норвежцах считаются утерянными. Из­влечения "Из записных книжек" вошли в книгу Вен. Ерофеева "Оставьте мою душу в покое (Почти всё)" (1995).

В отличие от Битова, двигавшегося от "чистой литературы" к ли­тературе, вбирающей в себя эссеистику, литературоведение, культу­рологию, использующей их язык, представитель андерграунда Вене­дикт Ерофеев в эти же годы шел в обратном направлении: от эссеистики ("Заметки психопата") и культурфилософии ("Благовествование") — к художественной литературе. В написанной в конце 1969 или начале 1970 г. поэме "Москва — Петушки" Вен. Ерофеев

146

использует только один из языков культуры — язык литературы, но радикальным образом его преображает. Писатель обращается к гибридно-цитатному языку-полиглоту в форме пастиша. Вторичная коннотация, активная деконструктивистская работа привели к по­явлению бесчисленных "следов", отсылающих к пространству куль­туры — высокой и низовой, придали поэме ту смысловую множест­венность, неисчерпаемость, глубину, которые побуждают воспри­нимать "Москву — Петушки" как уникальное явление русской не­официальной литературы, но порождают самые невероятные ее интерпретации.

Выпорхнув из рук Вен. Ерофеева, поэма ушла в мир*, и если бы был издан сборник, включающий исследования о ней, сделанные в разных странах, он, по-видимому, в несколько раз превысил бы ее объем и, надо думать, помог бы лучше понять механизм множествен­ности интерпретаций постмодернистского текста. За отсутствием та­кового сборника попытаемся хоть в какой-то степени приблизиться к смысловой множественности, которой наделена поэма Вен. Ерофее­ва, обратившись к интерпретациям, появившимся после ее публика­ции на родине в 1988 г.**

Едва ли не сразу выяснилось, что "Москва — Петушки" не поддают­ся однозначной трактовке. Сопровождавшая публикацию поэмы в жур­нале "Трезвость и культура" (1988, № 12) статья Сергея Чупринина "Безбоязненность искренности" вызвала неудовольствие поклонников Вен. Ерофеева, обвинения в вульгаризации.

Интерпретация Сергея Чупринина***

"Москва — Петушки" — произведение, известное во всем ми­ре*** *, бестселлер самиздата и тамиздата, яркое явление "другой" русской культуры. Это исповедь российского алкоголика, оказы­вающаяся далеко не частной исповедью советского андерграунда. Истоки поэмы восходят к традиции так называемой низовой куль­туры, устного народного творчества (анекдоты, частушки, эпи­граммы в духе черного юмора), где сатира породнилась с "неле­гальщиной". В этом отношении поэма "Москва — Петушки" близка

* К настоящему времени поэма переведена на тридцать языков мира.

** В сокращенном виде —Трезвость и культура. 1988. № 12; 1989. № 1—2; в полном виде — Ерофеев Вен. "Москва — Петушки": Поэма. — М.: СП "Интербук", 1990.

*** СМ.: Чупринин С. Безбоязненность искренности // Трезвость и культура. 1988. № 12.

*** * См. высказывание немецкого слависта Хайнриха Пфандля, автора предисло­вия к "Комментарию..." Юрия Левина: "Будем надеяться, что благодаря этой книге многие Хельги и Францы ... возьмутся за этот истинный шедевр наших — и скоро уже не наших дней, за поэму "Москва — Петушки" Венедикта Ерофеева. Полузабытая на родине, малоизвестная на Западе (выделено нами. — Авт.], оно того заслуживает" [337, с. 17]. Получается, что поэма, хотя и издана во многих странах, широкой из­вестности не имеет.

147

песням Владимира Высоцкого и Александра Галича, повестям Юза Алешковского "Николай Николаевич" и Владимира Войновича "Иванькиада", которые попадали в дома, минуя таможни. Форма бытования наложила отпечаток на содержание и пафос данных произведений, их язык, обычно круто просоленный, включающий и "заборные", "срамные" слова. Таким образом осуществляется растабуированность речевой стихии, что оправдано предметом художественного изображения. Поэма Вен. Ерофеева проникнута пафосом социальной критики и национальной самокритики. Плох ли Веничка, хорош ли, он — один из нас. Он — человек, а чело­век, даже во прах поверженный, заслуживает защиты. В этом — в реабилитации человека — один из главных нравственных уроков "Москвы — Петушков" и один из знаков верности Венедикта Еро­феева основной — гуманистической и гуманизирующей — тради­ции русской литературы.

Ощущая неполноту, недостаточность, уязвимость данной трак­товки поэмы, о ерофеевском детище пишут всё новые и новые исследователи. Они обращаются к более глубоким пластам текста, стремятся соотнести произведение с пространством мировой культуры. Отдавая должное мастерству, с каким написаны некото­рые из статей, не можем не отметить, что ни в одной из них прин­цип множественности интерпретаций не только не реализован, но и никак не оговорен. Предпринимаются, правда, отдельные попыт­ки отстраниться от написанного, продемонстрировать его "необязательность" (отсутствие авторитаристских притязаний). Так, Владимир Муравьев подает свои размышления о поэме в игро­вом ключе и предваряет их юмористическим заглавием: «ПРЕДИСЛОВИЕ, автор которого не знает, зачем нужны преди­словия, и пишет нижеследующее по инерции отрицания таковых, пространно извиняясь перед мнимым читателем и попутно упоми­ная о сочинении под названием "Москва — Петушки"». И в даль­нейшем Муравьев стремится ускользнуть от "моносемии", ирони­зирует не только над типового образца предисловиями, но и над самим собой. Одним из первых в российской литературоведче­ской науке он ощутил неразрешимость задачи, встающей перед исследователем постмодернистского произведения, дать представ­ление о котором способна лишь вся совокупность его интерпре­таций (как уже сделанных, так и тех, которые еще будут сделаны в будущем), и попытался найти какой-то выход.

148