Исторический и трансисторический постмодернизм Эко.

Ум­берто Эко разделяет точку зрения, согласно которой искусство — худо­жественная машина, генератор интерпретаций. Но, замечает он, этой установке противоречит тот факт, что произведению требуется загла­вие, которое само по себе — уже ключ к интерпретации, направляет ее по определенному руслу. Название должно дезориентировать чи­тателя, быть таким, чтобы он не мог предпочесть какую-то одну вер­сию. Ничто так не радует сочинителя, как новые прочтения, возни­кающие у читателя, о которых автор и не думал. Текст порождает собственные смыслы. В нем живет эхо интертекстуальности, и сфор­мировавшая текст культура обязательно напомнит о себе.

59

Постсовременный писатель, считает Эко, не может себе позволить использовать фразу типа "Было ясное утро конца ноября", не дав почув­ствовать, что это цитация чужого дискурса. Обогащенный открытиями семиотики, в любом тексте он улавливает определенную комбинацию культурных кодов, художественных моделей и т. д. Многие из них донельзя износились, стандартизировались, как и способы соединения различных элементов. "По-видимому, каждая эпоха в свой час подходит к порогу кризиса, подобного описанному у Ницше в "Несвоевременных размыш­лениях", там, где говорится о вреде историзма. Прошлое давит, тяготит, шантажирует" [476, с. 101]. Поэтому в каждую эпоху появляется какое-либо течение, играющее роль авангарда. "Авангард разрушает, дефор­мирует прошлое" [476, с. 101], помогая культуре преодолеть стереотипы, а читателю — косность восприятия. Точно так же в каждую эпоху "ситуация авангарда" сменяется "ситуацией постмодерна", для которой характерны иные принципы преодоления изжитого прошлого: путем кри­тического его переосмысления, деканонизации и использования переко­дированных элементов для новых художественных созданий. "Постмо­дернизм" вбирает в себя в снятом виде и "авангард", с ходом времени превращающийся в традицию.

Понятия "авангард" и "постмодерн", как видим, рассматриваются у Эко не только в конкретном, но и в расширительном значении — как трансисторические категории, соответствующие двум фазам пре­одоления кризиса в каждую культурную эпоху. Роль "авангарда" и "постмодернизма", добавим от себя, в различные эпохи принимают на себя различные течения, направления, школы. В XX в. в роли "авангарда" выступает авангардизм — "последнее слово" в модер­низме, в роли "постмодернизма" — постсовременный постмодернизм*.

Авангардизм, открещиваясь от прошлого, "разрушает образ, от­меняет образ, доходит до абстракции, до безобразности, до чистого холста, до дырки в холсте, до сожженного холста... <...> Но наступает предел, когда авангарду (модернизму) дальше идти некуда, поскольку им выработан метаязык, описывающий его собственные невероятные тексты (то есть концептуальное искусство). Постмодернизм — это от­вет модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить: иронично, без наивности" [476, с. 101-102].

В одном художнике могут уживаться/чередоваться модернист и постмодернист. Из-под его пера могут выходить и произведения по­граничного типа.

* Эко терминологически не дифференцирует понятия "авангард"/"авангардизм", "постмодернизм"/"постсовременный постмодернизм", что может привести к непра­вильному пониманию его "Заметок", при котором специфика "постсовременного пост­модернизма" окажется утраченной.

60

Характеризуя постсовременный постмодернизм (на примере соб­ственного романа), Эко выявляет такие его черты, как осознанная цитатность*, интертекстуальность, использование гетерогенных эле­ментов различных семиотик, принцип ризомы, отстранение посредст­вом языковой маски, ирония, метаязыковая игра, организующая роль ритма, занимательность/развлекательность и одновременно суперинтеллектуализм/сверхэрудированность и — в связи с этим — использо­вание жанровых кодов как массовой, так и элитарной литературы, а также научного исследования, ориентация на множественность ин­терпретаций текста.

Пока работа над произведением не окончена, пишет Эко, ведут­ся два диалога: во-первых, между создаваемым текстом и остальными, ранее созданными текстами ("каждая книга говорит только о других книгах и состоит только из других книг" [476, с. 97]), во-вторых, между автором и идеальным читателем ("На какого идеального читателя ориентировался я в моей работе? На сообщника, разумеется. На того, кто готов играть в мою игру" [476, с. 98]). По окончании работы "завязывается диалог между произведением и публикой" [476, с. 97]. Постмодернистский текст творит нового читателя — принимающего правила множественности языковых игр, с удовольствием в них участ­вующего.