Интерпретация Александра Великанова*

Если в XX в. все художественные течения начинались с живописи, то наиболее сильное влияние на людей в наше время оказывает архитектура. Совершенно неважно, знает ли человек имена Мис Ван дер Рое, Корбюзье, Гропиуса, Мельникова, Бофила, Роджерс, Зажи Ходит. Он, может, и слыхом не слыхал о них, но порожденные Мис Ван дер Рое "стеклянные коробки" стоят по всему миру, от Нью-Йорка до улицы Тверской... А живя и работая в доме из "стекла и бетона", почти никто не ассоциирует его с именем Кор­бюзье. Влияние архитектуры сказывается и на представителях других искусств. Даже терминология архитектуры переходит в литературу. Например, возник архитектурный стиль "постмодерн", и через неко­торое время критика уже заговорила о "постмодернистской" лите­ратуре.

Сейчас в мировой архитектуре господствуют три основных на­правления: постмодерн, хай тек и деконструктивиэм. Я убежден, что все новое и стоящее в литературе так или иначе соотносится с этими архитектурными стилями.

Деконструктивиэм — это, пожалуй, стиль-обманка. Все, что ты ви­дишь и по привычке принимаешь за конструкции (в смысле "несущие"), является декором, а сама конструкция (несущая) спряталась, ее-то никто и не видит. В этом стиле есть вызов общепринятому — "что полезно, то и красиво"; демонстрация того, что возможности позво­ляют настоящие (несущие) конструкции и вовсе скрыть: есть для того и умение, и технический уровень.

"Оглашенные" и есть образец этого нового стиля в литературе. И не только образец, но и сам, если так можно сказать, путь возникно­вения стиля. Роман, пожалуй, начал писаться раньше, чем возникли идеи деконструктивизма, и его "деконструктивизация" шла параллель­но возникновению архитектурного стиля.

* См.: Великанов А. (Архитектор). Сущее и несущее // Битое А. Оглашенные: Ро­ман-странствие. — Спб.: Изд-во И. Лимбаха, 1995.

516

Части романа писались в разное время. Но, несмотря на это, роман несомненно ЦЕЛОЕ. Его объединяет сама личность пишущего, причем личность оказывается сильнее времени и событий.

Писатель настоятельно подчеркивает конструктивность текста, как бы забывает о разновременности частей. Он, улыбаясь, пускает чи­тателей по ложному следу. Конструктивность текста становится его декором. Истинная же конструкция запрятана глубоко и мастерски.

В предуведомлении сказано: "В этой книге ничего не выдумано, кроме автора. Автор". Эта фраза может стать лозунгом деконструктивизма в архитектуре. В ней есть все признаки стиля. И направление по ложному следу, и путаница с положением автора, и, что главное, некое блестящее владение формой. То мастерство (хай тек), когда видно только то, что должно быть скрыто.

Переход к деконструктивизму соответствует изменению объекта изображения в романе: I — природа ("Птицы..."), II — культура ("Человек в пейзаже"), III — общество ("Ожидание обезьян"). От гар­монии "рая" (природы) Битов движется к просветлению "чистилища" (искусства) и далее к хаосу человеческой жизни. Построение книги отражает путь, пройденный людьми, выделившимися из мира природы. Путем ее эксплуатации они создали цивилизацию и культуру; закон насилия и эксплуатации распространили также на общество; достигли колоссального технического могущества, поставив в то же время под угрозу к концу технотронного века существование самой жизни на Земле.

В отличие от Гесиода с его парадигмой «"золотой век" — "серебряный век" — "медный век"», в каждую следующую часть рома­на писатель захватывает с собой "рай" и "чистилище". "Формула" человеческого бытия у Битова — "рай"/"чистилище"/"ад".

Природа предстает в романе как объект эстетический, бесцен­ный, что подчеркнуто апелляцией к сфере литературы и живописи: "Господи! Каким золотом усыпал ты мой последний шаг! Какие гол­ландцы расписали мне этот пейзаж красками, которым сразу триста лет, в непросохшем еще мазке! Как светится этот коричневый су­мрак..." (с. 339). Или: "Я видел горы. Никто еще, ни Пушкин, ни Тол­стой, не могли сказать больше. Это было "это". Когда уже не задаешь себе вопрос: что это? Просто вдохнешь и не выдохнешь" (с. 318).

Присутствие искусства как неотъемлемой части человеческой культуры обнажает сквозная цитатность третьей части, как бы итожа­щей пройденный человечеством путь. Цитируются Библия, Аристофан, Шекспир, Свифт, Дефо, Гете, Андерсен, Киплинг, Борхес, Оруэлл, Державин, Крылов, Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Гоголь, Досто-

517

евский, Л. Толстой, Салтыков-Щедрин, Чехов, Горький, А. Н.Толстой, Блок, Ахматова, Мандельштам, Маяковский, Есенин, Пастернак, Цве­таева, Заболоцкий, Зощенко, Булгаков, Набоков, Шкловский, Чуков­ский, Г. Табидзе, Сапгир, Бродский, Ахмадулина, Вознесенский, Рож­дественский, Горбовский, Передреев, Амлинский, О. Чиладзе, Искан­дер, Ю. Алешковский, Вен. Ерофеев, Шевчук и др., а также мифы, сказки, песни, пословицы, поговорки, названия картин и кинофильмов (нередко — пародийно). Мелькают имена художников (Леонардо да Винчи, Эль Греко, Ван Дейк, Ван Эйк, Дюрер, Брейгель, Гойя, Шиш­кин, Сезанн...), композиторов (Моцарт, Вивальди...).

Но параллельно в структуре романа нарастает хаотическое, все более усиливающееся к концу (вплоть до иллюзии утраты власти над словом и нечленораздельной речи), что призвано отразить тенденцию усиления "адского" и умаления "райского" на Земле, традиционный баланс которых опасно нарушен, способен привести к катастрофе. Если начинается произведение как пастораль, воссоздающая картину земного рая, то заканчивается тревожным ожиданием трагедии, ко­торую во что бы то ни стало нужно предотвратить. Этой же цели служит использование однотипных ситуаций. Если в "Птицах" персо­нажи мирно прогуливаются, беседуя, вдоль кромки моря, то в "Ожидании обезьян" они натыкаются то на мертвого дельфиненка, то на мертвую морскую корову. Если в "Птицах" все заполнено возду­хом и светом, то в конце "Ожидания обезьян" — перемолотый танка­ми асфальт, висящие в воздухе пыль и песок.