Интерпретация Бориса Аверина*** *

Роман "Оглашенные" похож на естественно, т. е. как бы незави­симо от воли автора, сложившуюся автобиографическую трилогию. Это особая разновидность автобиографической прозы, которую можно определить таким не совсем понятным словом, как исповедь.

* Виктором Дольником, Борисом Авериным, Олесей Николаевой, Петром Кожев­никовым, Даниилом Даниным, Михаилом Пекло, Андреем Бычковым, Владимиром Бе-линковичем, Гия Канчели, Ольгой и Александром Флоренскими, Александром Великановым, Иосифом Гурвичем.

** Воспользуемся этим предложением.

*** Я в данном случае олицетворяет сознание, Он — сферу чувств и инстинктов.

*** * См.: Аверин Б. (Литературовед). Исповедь А. Г. Битова в трех частях // Би­тов А. Оглашенные: Роман-странствие. — Спб.: Изд-во И. Лимбаха, 1995.

513

Исповедь преследует несколько целей, противоречащих друг другу. Естественно и очевидно исповедь связана с покаянием и, следова­тельно, самоосуждением. Но полностью зачеркнуть свое "Я" невоз­можно. Во всяком самоосуждении есть своя граница. Дойдя до нее, исповедующийся начинает движение в противоположную сторону — к самооправданию, столь же естественно переходящему в поучение и проповедь. Этот парадокс обозначен в "Оглашенных". Но есть и дру­гой смысл в исповеди — прикоснуться к тому самому непонятному и таинственному, что определяется словом "Я". Битовское "Я" в "Оглашенных" - Автор (рассказчик, Он) + ПП + ДД + Ерофеев + Ис­кандер +  (Пушкин). "Я" — это несомненно то, что я помню о себе, но это и широкая область общих человечеству воспоминаний, общ­ность мифа и символов.

- Нормальный человек хорошо знает, что он несовершенен, что есть люди красивее, умнее и добрее. И вместе с тем нормальный человек никогда не поменяет свое "Я" на другое. Так глубоко осоз­нается ценность и единственность собственной личности. И столь же глубоко заложена жажда выйти за пределы своего "Я", быть другим, познавать ценность другого человека как имеющего в себе что-то такое, чего у меня нет и что мне необходимо.

Автор "Оглашенных" раздвоен, растроен, расчетвертован, рас­пят. Он хочет быть самим собой и всем.

Битов не проводит четкой границы между реальностью художест­венной и жизненной, помещая в пространство "Ожидания обезьян" персонажей своих прежних произведений (например, Зябликова из романа-пунктира "Улетающий Монахов"), уравнивая их с новыми персонажами (появляющимися только в "Оглашенных") и тем самым напоминая, что перед нами текст и состоит этот текст "из автора", размноженного в своих героях: "Мы писали. Не один я. Нас было много на челне. Иные парус напрягали..."*.

Сильнейшим образом подчеркивает текстовую реальность "Оглашенных" цитатность. Так, в случае, когда речь идет о романе "Солдаты Империи" и его персонажах, использованы цитации, отсы­лающие к Редьярду Киплингу и Отару Чиладзе. Битовская исповедь "афганца" перекликается со стихотворением Киплинга "Брод на реке Кабул".

Себя автор уподобляет командиру морского конвоя Киплинга (см.: [212, с. 473]), называет своих персонажей "солдатами", которыми он

* Битов А. Оглашенные: Роман-странствие. — Спб.: Изд-во И. Лимбаха, 1995. С. 322. Далее ссылки на это издание даются в тексте.

514

"командует" и за которых отвечает. Сверхтекст Литературы — Империя, к которой они принадлежат. В этой Империи свои законы: "командир" здесь не вправе никого погубить. "Довести их всех до конца живыми. Живыми..." (с. 324) — вот о чем все мысли писателя. Это — пример иной Империи, о которой писал в своих "римских" стихотворениях цитируемый в романе Бродский.

От кого спасает Битов "солдат", т. е. Литературу? От Государст­ва и его стража КГБ, настигающих повсюду, умножающих "ад".

В произведение вплетается автобиографический мотив, связанный с воссозданием душевного состояния писателя, испытавшего на себе "опеку" КГБ.

От "всевидящего глаза""и "всеслышащих ушей" автор пытается ускользнуть на окраину Империи, в Абхазию. Здесь, как известно из произведений Фазиля Искандера, "советской власти не существует", действуют законы национального гостеприимства и мафиозности. Но КГБ настигает инакомыслящего и на Кавказе. Не удивительно, что ему хочется написать аллегорическое произведение о единственном на территории СССР очаге свободы — "обезьяньей республике" под Сухуми: "Обезьяна на воле, в России, при социализме!.. Мы не на воле, а она на воле!" (с. 224). Автор завидует обезьяньему вожаку, который не боится.

Результат запугивания и сопутствующего ему страха, ощущения сво­ей беззащитности, утраты душевного равновесия — ненаписанные книги. Битов повествует о бескровной форме насилия над человеком, одном из множества проявлений несостоявшегося, неосуществленного.

Версии того, что было бы и что написалось сейчас, смешение вре­мен, самоповторение, обрывки мыслей усиливают ощущение хаоса, ца­рящего в душе автора. Текст начинает разбегаться во все стороны, творится почти механически, обнаруживает упадок сил, растерян­ность, тоску.

Мешает писать феномен "deja vu": "Ждешь, потому что ты пре­допределен, потому что ты описан, потому что внутри описания ты находишься. Я не ждал самих обезьян — я попал внутрь текста, описывающего ожидание их. Это — то самое, когда не ты, а с то­бой что-то происходит. То, от чего вся литература. Это — состав. Литературу не пишут и не читают, когда становятся частью ее со­става. Это то самое, изысканно именуемое державою*, когда ка­жется, что точь-в-точь это мгновение уже было — и это пространст­во, и это время, и ты в нем, что ты завис в этом, бывалом и неузна-

* Сноска самого Битова вносит поправку: "У автора — дежа вю. Замечатель­ная ошибка наборщика! — А. Б." (с. 354). Сохранение в тексте неправильного на­писания — момент игры с читателем; ссылка на наборщика в сноске — скорее всего мистификация писателя, заостряющего таким образом внимание на новом для многих понятии.

В числе игровых приемов, используемых Битовым, — и зачеркнутая фраза на с. 354, как бы по невнимательности перенесенная из черновика в беловой текст.

515

ваемом, вечном мгновении навсегда. Было, уже было... Конечно, бы­ло! Обычное узнавание ненаписанного текста" (с. 354).

Так конкретизируется в произведении представление о трудности похода за "золотым руном" и переживаниях автора-"командира", ко­торый; преодолевая страх, усталость, сомнения, продолжает путь.

Битовский текст обнаруживает тенденцию перетекания традици­онного типа письма в постмодернистский. Начав с литературно-философской эссеистики "Птиц", автор приходит к деконструктивизму "Ожидания обезьян".

Данный момент проакцентирован в интерпретации Александра Великанова.