Гаврила Романович Державин (1743-1816)

Правильному пониманию Державина этих лет мешает традиционное представление о нем как о певце «Фелицы», побед Орлова, Румянцева, Суворова.

Был другой Державин, который уже давно отказался от «громозвучных од» и переключился на антологические стихотворения в духе Анакреона и Горация. В 1804 году он выпустил целый том «Анакреонтических песен», через четыре года вошедший в третий том его сочинений. Несомненно, Пушкин знал оба эти издания. «Анакреонтические песни» – «жемчужина русской лирики» (Г.П. Макогоненко). Белинский отмечал их оригинальность и народность.

Обратим внимание на жанровое определение «Песен» – не эклоги, не элегии, а в чисто русском смысле «песни» – жанр, обозначившийся еще в лирике Кантемира, Сумарокова. Своими «Песнями» Державин подготавливал лирику Батюшкова, Жуковского и лицеиста Пушкина. Пушкин не расписывается в ученичестве у Державина – «анакреонтика», но современные исследования убеждают, что Державин был учителем Пушкина и в этом, втором смысле. Это была школа мастерства, школа нового видения мира.

В своих анакреонтических, горацианских увлечениях Державин сознательно отталкивался от Ломоносова:

Петь откажемся героев,

А начнем мы петь любовь.

(«К лире»)

Здесь в Державине «поэт победил царедворца»: «Он почувствовал необходимость нового поэтического самоопределения». И оно произошло в начале XIX века. В державинском цикле проходят его излюбленные мысли о равенстве богатых и убогих, об их смертности, о том, что сословное превосходство дворян мнимое, знатность и вельможество отнюдь не добродетели, а плод предрассудков, пронырства, лести, нравственного падения. Державин славословит достоинство своей скромной жизни, отстаивает подлинно гуманистическую ценность человеческого бытия. В стихах много автобиографического, культ наслаждения, радости любви, беспечности, духовной свободы. Тема «поэта-ленивца» у Батюшкова и Пушкина-лицеиста – державинского происхождения.

Указанные державинские мотивы подхвачены Батюшковым в послании «Мои пенаты» (1811) и Пушкиным-лицеистом в поедании «К сестре» (1814) и в стихотворении «Городок» (1815).

Державин пробивает путь поэзии русской бытовой действительности, уравнивая окружающую повседневность с высоким миром поэтической античности. Не хватало вкуса, опосредований, но само направление стремлений его было плодотворным. Державин смешивал античные мифологические образы и реалии с бытом жителей «подмосковной деревни», за что Пушкин позднее будет упрекать даже Батюшкова в своих замечаниях на его «Опыты в стихах и прозе». Но Державина еще нельзя упрекать за такое грубое смешение: он – первый пролагатель нового пути. Он поэтически оживляет славянский языческий Пантеон, пытается поставить его вровень с античным, будучи уверенным в том, что «можем своею митологиею (мифологиею. – В.К.) украшать нашу поэзию». Державин растолковывает читателю: Лель – бог любви, Зимстерла – весна, Лада – богиня красоты, Услад – бог роскоши. «По любви к отечественному слову желал я показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся». (Вспомним, что аналогичный проект интересовал в начале XX века поэта-футуриста В.Хлебникова.) Писали же песни библейский Соломон и философ-грек Платон – это авторитеты для Державина. И читатель у поэта свой, интимный, преданный, домашний, с музами запанибрата, любит сценки между богами («Амур и Психея»). Эти действа разыгрываются посреди русской деревни, в царскосельских парках, среди Гатчины, на берегу Невы. В толпе зевак – Аполлон и Дафна. Боги и люди вместе – I разделяющая их черта скрадена:

Знать, сошедши с Геликона,

Тешатся они Невой.

Но тем возвышены простые смертные: «Вижу я богов в людях!»

Для Державина повсюду – Эллада: венчание Леля происходит между теремами, палатами, перед Красным крыльцом, на Ивановской площади в Кремле.

Как ни взбирается Державин на воображаемый Геликон, всегда у него под ногами русская почва. Нет еще у его лирического героя выверенного такта в обращении с Эвтерпой, Фебом и Эротом, а заодно и с Лелем, Ладой. Герой ведет себя неуклюже, как недоросль на Петровской ассамблее. Полное взаимопонимание у него, иронизирует автор, только с Вакхом.

Подыскиваются способы скульптурности изображений, материализации живых действий античных богов и божков, обслуживающих страсти и поверья в человеческих отношениях. Нужно было овладеть искусством передачи аллегорий. Но утонченная охота за сердцами влюбленных соседствует с грубым просторечием, чисто бытовым разрешением ситуаций.

С большим успехом в антологическом роде у Державина получались портреты женщин с русскими именами: «Параше», «Портрет Варюши», «Варюша», «Нине», «Пламиде», «Всемиле», «Любушке». Лица, конечно, условны, иногда условны имена и похвалы («Как, Варюша, ты прекрасна»). Но все эти портреты непридворного чина: женщины, друзья из мира интимной жизни, противопоставляемой официальной.

Какой бы пасторалью ни отзывалась картина деревенской пляски русских девушек, Державин первый с большим мастерством вводит этот мотив в поэзию («Русские девушки»).

Вот уже два мира поменялись местами: свой, русский предпочтительнее античного. В большой цене красота не книжная, а окружающего мира.

Важнее у Державина не им рисуемые портреты – все они лишены индивидуальности, а в стихах искусствоведческие рассуждения с живописцами-профессионалами: известной немецкой художницей Анжеликой Кауфман и итальянским портретистом Сальватором Тончи (Тончием). Державин просит сохранить в портретах своей жены и в заказываемом собственном изображении как можно больше земной привлекательности. После нескольких вариантов предположений, просьб, чтобы Державин походил на Гомера или Аристида, или Катона, «в уборах чудных», выбирается самый лучший, самый земной вариант. Державинский портрет работы С. Тончи (1805) – Державин сидит в шубе и меховой шапке – один из лучших в иконографии поэта (портрет хранится в Третьяковской галерее).

Другими путями эпикурейство начинает соединяться у Державина с размышлениями о смысле жизни. Разве не глубокая философия – сама возможность счастливой жизни? Волхов, Званка – реальные «пенаты» Державина, источник вдохновения. Он воспевает обеих своих жен: «Плениру» – Екатерину Яковлевну Бастидон, потом «Милену» – Дарью Алексеевну Дьякову.

Для Державина все, что окружает его в Званке, – предмет поэзии. Он превратил имение Званку в Афины, наполненные статуями богов и муз, роскошными оранжереями, и в то же время это для него горацианский, «сабинский» домик, загородное уединение. С необыкновенной для своего времени смелостью Державин опоэтизировал столько прозаических предметов, что надолго упредил развитие реалистической поэзии. Разве не слышатся в стихотворении Державина «Кружка» будущие пушкинские стихотворения «Пирующие студенты», «К няне», гусарские пиршества Дениса Давыдова, буршевские застолья Языкова? У Державина в Званке всегда толпа – друзья, гости, и он широко, по-русски всякому рад.

Евгений Болховитинов (в монашестве Евфимий, 1767-1837) – архиерей новгородский, философ, историк, библиограф, приятель Державина, жил недалеко от Званки, в Хутынском монастыре (здесь на кладбище будет погребен Державин). Составитель словаря русских светских писателей, автор биографии Державина, опубликованной в 1806 году в журнале «Друг просвещения», Евгений заявил об «Анакреонтических песнях»: один из первых и блестящих опытов «поэзии действительности». Мы знаем, она будет создана Пушкиным. Впечатляющий натюрморт Державина находим в стихотворении «Евгению. Жизнь Званская». Эти мотивы и краски будут заново опробованы Пушкиным – в упоминавшемся «Послании к Юдину» (1815) по захаровским воспоминаниям о званных обедах родителей.

В духе державинской детализации образа жизни героя появится в первой главе «Евгения Онегина» описание светского образа жизни петербургского молодого человека – «один день из жизни Онегина», с подробностями времяпрепровождения героя в ресторане Талона, в кабинете, где он «одет, раздет и вновь одет». В «Жизни Званской» Державин дал пример отдохновения – от раннего утра до поздней ночи, а в «Анакреонтических песнях» расписана вся жизнь русской природы по календарю (по календарю строится и фабула в «Евгении Онегине»).

В незаконченной поэме «Езерский» (1832) Пушкин ссылается на авторитет Державина в объяснении выбора ничтожного коллежского регистратора в качестве героя произведения: «Державин двух своих соседов / И смерть Мещерского воспел».

В Болдине 1833 года Пушкин написал стихотворение «Осень». В нем в духе «поэзии действительности», со скрупулезной последовательностью рассказывается о святая святых творческого процесса: ни о каком божественном глаголе речи нет, говорится об особой любви к осенней поре, когда силы поэта крепли и весь «организм» предрасполагался к творчеству и вдохновению. Вдохновение же рождалось посреди будничной, прозаической действительности, и она сама делалась предметом творчества.

В «Памятниках» оба поэта подвели итоги своей творческой жизни. При всей несовместимости главных итогов, важна сама потребность Пушкина вслед за Державиным по-горациански осмыслить «нерукотворность» своего исторического значения, свободу волеизъявления неподдельного вдохновения, свою независимость, подобную богам («Веленью божию, о муза, будь послушна»).