Славянофильский романтизм а.С. Хомяков, и.В. Киреевский, п.В. Киреевский, к.С. Аксаков, и.С. Аксаков

Славянофильский романтизм – разновидность философского романтизма. Его корни – в «любомудрии» 20-х годов, но сложился он к 1839 году, когда Хомяков выступил с запиской «О старом и новом» и Иван Киреевский оспорил и дополнил некоторые его положения в записке «В ответ А.С. Хомякову». В этих документах заложены основы славянофильской доктрины о самобытном развитии России в отличие от Запада, о живительном духе церкви, который не истребили даже петровские реформы, о кризисе западного рационализма, о спасительном значении «соборного» мышления, воспитанного тысячелетней общиной в русском народе. Славянофилы вовсе не призывали вернуться к допетровской Руси, считая такие эксперименты безнадежными, но хотели сохранить начало своего просвещения. Они не призывали отвернуться от Запада, но предлагали учесть все полезное в западной цивилизации. Постепенно тон их отношения к Петру I и к Западу становился все резче, а отношение ко всему тому, что должно России выработать «из самой себя», – более апологетичным.

Славянофилы всегда выдвигали три главных элемента, чтобы обозначить специфику исторического пути Руси в отличие от истории Западной Европы. Отсюда все «выгоды неисчислимые» для России и залог ее «спасительной роли» в будущем для всего человечества.

Во-первых, в России не было завоевания, русское общество не раскалывалось на аристократию (завоевателей) и порабощенных (завоеванных), как при падении Римской империи и нашествии варваров. В России не было борьбы сословий, классов, все споры решались полюбовно, на вече, в общине, на основе совести и чести. Народ никогда не интересовался политикой. В князьях и в царях народ всегда видел воплощение патриархального, семейного начала. Отсюда – особое миролюбие русских. После Петра Великого Россия вступила на западный путь развития. Славянофилы критиковали официальную власть, чиновничью казенщину, немецкую муштру, крепостничество, которое было введено искусственно.

Во-вторых, Русь восприняла христианство от православной Византии, а не от еретического Рима, превратившего церковь в государство и избирающего из числа кардиналов папу в качестве наместника бога на земле. Русское православие сохранило изначальную чистоту христианства.

Наконец, в-третьих, в России сложилось особое просвещение, направленное на обоснование христианских заповедей. Оно идет не от Аристотеля, а от Платона.

Все изложенное свидетельствует, что славянофильство – это «консервативная утопия». Расцвет славянофильство переживает в 40-50-е годы в борьбе с русским «западничеством» (Чаадаев, Грановский), с демократами (Белинским, Герценом), с «натуральной школой». В 1845 году им удается на время завладеть «Москвитянином», выпустить ряд «Московских литературных и ученых сборников» (1846, 1847 и 1852), развернуть пропаганду своих идей в специальном журнале «Русская беседа» (1858-1860), а также в газетах «Парус», «День». Смертельный удар по славянофильству нанесла реформа 1861 года, когда Россия официально повернула на капиталистический путь.

В романтическом причете славянофилы отличались общественной активностью. Этим они напоминали декабристов. Большого успеха в обществе они не имели. В салонах и в печати посмеивались над пристрастием славянофилов, особенно Константина Аксакова, носить старорусские одежды и головные уборы (охабни, мурмолки). Но расположение к ним вызывали их личная порядочность, высокая образованность, заслуги в области собирания фольклора, изучение грамматики русского языка, высокие примеры семейной нравственности и, как уже говорилось, антикрепостнические настроения, требования личного освобождения крестьян (без земли), неприятие официальной бюрократической системы. Власти преследовали славянофилов: закрывались их журналы, усиливалась цензурная слежка, Иван Аксаков и Юрий Самарин даже подвергались аресту.

Но славянофилы были монархистами, выполняли все церковные обряды и во многих пунктах сближались с М.П. Погодиным, С.П. Шевыревым и другими представителями «официальной народности».

Большой художественной литературы своего направления славянофилы не создали. Их идеи не смогли развернуться ни в эпос, ни в драму, а получали свое выражение только в лирике, то есть в прямых декларациях; концовки в их стихах часто приобретали моралистический, назидательный характер и «все портили». Открыто навязывалась определенная доктрина, как в худших стихах «актуальной» демократической пропаганды, то есть тенденциозной поэзии.

В 1854 году, во время Балканской войны, Хомяков написал очень звучное послание «России». Россия выступила против турок как освободительница южных славян. Но особенно привлекала в этом стихотворении критическая часть, касавшаяся порядков в России. Отрывок из хомяковского стихотворения, ходившего в списках по России, сам Герцен напечатал в «Колоколе», Шевченко переписал его в свой дневник. Вот эти замечательные строки:

В судах черна неправдой черной

И игом рабства клеймена;

Безбожной лести, лжи тлетворной,

И лени мертвой и позорной,

И всякой мерзости полна!

Нередко в современных дискуссиях это стихотворение приводится как самый крупный козырь в «пользу» Хомякова – вот какой он обличитель. Обличение действительно сильное, и все же пафос этого стихотворения, если брать его целиком, – в другом и в общем реакционный: «О недостойная избранья, ты избрана!» Россия должна покаяться, очиститься, чтобы с тем большим правом исполнить свою миссию. Она здесь – орудие Бога, Господь ее «полюбил»:

Держи стяг божий крепкой дланью.

Рази мечом – то божий меч!

Но Севастополь развеял все эти надежды в прах. Совсем другие причины помогли русским выстоять. Тотчас же началась «оттепель» (определение, принадлежащее Ф.И. Тютчеву, которое записала в своем дневнике Вера Аксакова), начались реформы.

По своим истокам раннее творчество славянофилов родственно романтизму Жуковского и «философскому» романтизму В.Ф. Одоевского.

В 1827 году Иван Киреевский по совету князя П.А. Вяземского написал для салона Зинаиды Волконской рассказ со стихами «Царицынская ночь». В нем отразились некоторые размышления автора о смысле жизни, напоминающие настроения унылых элегий Жуковского (место действия рассказа – недостроенный дворец, парк и пруды в Царицыне, под Москвой). Потом Иван Киреевский написал утопический рассказ «Остров» (1838), опубликованный почти через двадцать лет в «Русской беседе», в котором выражена мечта писателя об идеальном общественном устройстве. Он изображает остров на греческом архипелаге, изолированный от остального мира, с его индустриализмом, игрой честолюбий, увлечениями «фаланстерийной гармонией». На острове – совсем другая гармония, которая, якобы, некогда процветала в древней русской жизни, основанной на универсальной христианской идее, осуществлявшейся по законам общины.

Более талантливым был А.С. Хомяков. Он даже пытался тягаться с Пушкиным и написал драму «Дмитрий Самозванец» (1832). Но если у Пушкина действием в «Борисе Годунове» правит «мнение народное», то у Хомякова – тезис: «Русский любит горячо / Семью, отчизну и царя», а особенно он любит «веру».

«Вера» у Хомякова и К. Аксакова сводилась либо к суевериям, освещенным якобы народной традицией, либо к проповеди особого русского миросозерцания, отгороженного от остального мира, либо к панславизму (стихотворения Хомякова «Русская песня», «Ключ», «Киев», «Москве»). Россия сильна чистотой веры, смирением:

Бесплоден всякий дух гордыни,

Неверно злато, сталь хрупка,

Но крепок ясный мир святыни.

Сильна молящихся рука.

(«России», 1839)

Славянофилы желали создать в литературе свою особую школу в противовес процветавшей «натуральной школе». Они хотели отмежеваться от западного рационализма, антагонизма и много, особенно в статьях, толковали о «самобытности», «русском сознании», его полноте и целостности. Но школы не создали. В своих произведениях, стоящих упоминания, они либо снова и снова трубили о своей доктрине, либо в меру своих способностей творили нечто в духе все той;ке «натуральной школы».

В 1845 году И. Аксаков написал диалог «Зимняя дорога», в котором сопоставляет две точки зрения. Славянофил Архипов и «западник» Ящерин едут в одной кибитке и рассуждают о том, что видят по дороге. Сюжет напоминает «Тарантас» В.А. Соллогуба. Автор явно сочувствует Архипову. Но похвалы старым обычаям и нравам русского народа терпят полный крах, как только путешественники вынуждены остановиться в курной крестьянской избе. Тут-то и встречаются с реальным народом доморощенные философы. Жеманная канитель обрывается просто: господам неуютно в нищей избе, стыдно есть и пить под голодными взглядами крестьянской семьи. Оба, конфузясь, переходят на французский язык. А тут еще подоспела весть о рекрутском наборе. Бабы заголосили, мужики струхнули. Вот и вся правда о кормильце, поильце и защитнике земли русской.

Но К. Аксаков более, чем И. Аксаков, упорствовал в своем доктринерстве. В 1851 году он написал пьесу «Князь Луповицкий» (читай: Глуповицкий). Перед нами – одно из переложений критических статей К. Аксакова: высмеивается князь-филантроп, с трудом говорящий по-русски, отправляющийся из Парижа в свою деревню, чтобы облагодетельствовать крестьян. Но общего языка с мужиками он не находит, заправляет всеми делами староста Антон. И здесь есть рекрутский набор, но он никого не повергает в ужас и слезы. Мир сообща сумел спасти от солдатчины сироту, выкупив его по квитанции, а в солдаты сдал пьяницу и лодыря.

Константин Аксаков слыл «передовым бойцом славянофильства». Еще одна его пропагандистская поделка – водевиль «Почтовая карета» (1845). В дороге спорят два антагониста: «западник» Пустовельский, восхваляющий Петербург, и славянофил Светлицын, благоговеющий перед Москвой. Конечно, преферанс со стороны автора выдается Светлицыну и матушке Москве.

Праведный гнев Аксакова породил одно из выразительных сатирических стихотворений «Тени» (1856). Тени – это послепетровская чиновничья камарилья, «вампиры», которым дано господство над народом. Вспомним, что у Щедрина есть комедия, направленная против чиновников, – «Тени» (1862). Не исключено, что название выбрано под влиянием аксаковского стихотворения, весьма известного в литературных кругах до его напечатания в газете «Русь» в 1880 году.

Самое значительное произведение всей славянофильской литературы – поэма И. Аксакова «Бродяга» (создавалась с 1846 по 1850 год, частично публиковалась в 1852, 1859 годах и полностью вышла посмертно в 1888 году). В отрывках она была хорошо известна современникам, обсуждалась ими и подверглась гонениям властей.

Поразительно, как предваряет поэма И. Аксакова своими ритмами гениальную некрасовскую эпопею «Кому на Руси жить хорошо»:

Корнил, бурмистр, ругается,

Кузьма Петров ругается,

И шум, и крик на улице,

Три дня прошло, Алешки нет,

Пропал Алешка без вести.

Поэма рассказывает о том, как из деревни бежал крепостной по имени Алешка, бросив родителей и возлюбленную. Нанявшись каменщиком на строительство большака, заработал деньги, досыта наелся, приоделся. Потом, по совету бывалых людей, захотел податься в вольную Астрахань. Аксаков набрасывает колоритные народные типы, красоту русской сельской природы, – все, что хорошо знал с детства, много поездив по России. М. Горький вспоминал, какое большое впечатление произвел на него в отрочестве отрывок о дороге из этой поэмы, напечатанный в какой-то народной книге для чтения.

Прямая дорога, большая дорога!

Простору немало взяла ты у бога,

Ты вдаль протянулась, пряма как стрела,

Широкою гладью, что скатерть, легла!

Ты камнем убита, жестка для копыта.

Ты мерена мерой, трудами добыта!

В тебе что ни шаг, то мужик работал:

Прорезывал горы, мосты настилал;

Все дружною силой и с песнями взято, -

Вколачивал молот, и рыла лопата,

И дебри топор вековые просек...

Куда как упорен в труде человек!

В поэме «Бродяга» чувствуется влияние «Мертвых душ» Гоголя, темы: какое-то безотчетное «влечение у крестьян ко всему широкому, к пространству русского царства, в котором есть ще разгуляться». Так показывал И. Аксаков в III отделении, почему он избрал беглого человека предметом сочинения.

Впервые в русской поэзии так подробно, поэтично изображены сцены деревенской жизни: страда, заботы нищеты и труда, работа «крючников» на волжской пристани, артельная солидарность. Воспета Волга-матушка, – «всем ты кормилица». И. Аксаков вводит подлинно народные песни, семейные, трудовые: «Ивушка, ивушка, зеленая моя», «Ехали бояре из Нова-города». Купцы, попы, мещане, откупщики – все замелькали в поэме.

Матвей Лукич, отец беглеца Алешки, так отбрил злоязычную жену старосты:

«Молчи ты, ведьма старая,

Вишь, отощала, постница!»

И гул пронесся хохота,

Смеются все над бабою.

Над бабою Пахомовной!

Земские чиновники через суд ищут беглеца. Автор говорит о крепких узах круговой поруки, грабежа, которыми связаны чиновники, помещики, подрядчики, письмоводители. Свой мир и у беглых: «А ты отколева!» – спрашивают они друг друга. Из Вязников, владимирский, издалека, елабужский, из Дорогобужа, Ливн, Моршанска, – их всех собрала нужда, а не богомолье, как в хомяковском стихотворении «Киев». На большаке нищий получает разное подаяние. Попадется ли какой-нибудь крестьянин или Оболт-Оболдуев:

Крестьянин проходит – копейку подаст,

Помещик проедет – ни гроша не даст!

В поле внимания Аксакова и физиология городской жизни, ее «вершины» (т.е. чердаки и углы), окраинные «стороны» с кабаками и нищетой:

Толпится там народ чернорабочий.

Лихой в труде, до кабака охочий.

Аксаков предваряет сюжеты и темы Некрасова. Ведь и у Некрасова семь заспоривших мужиков – тоже своего рода «бродяги».

Но Аксаков был ограниченным истолкователем затрагиваемых им сторон русской жизни. У него везде и все решает славянофильская философия. Он приглушает главный мотив бегства своего героя: просто молодо-зелено, захотелось побродить, свет увидать. О гнете в деревне ничего не говорится. Аксаков считал, что общинный дух победит и герой обязательно вернется домой с повинной, к матери-земле. Это и есть аксаковский ответ на вопрос, кому на земле жить хорошо.

В отличие от прочих славянофилов, кабинетных мыслителей и салонных ораторов, И. Аксаков был человеком жизни, участвовал в ополчении, которое так и не дошло до Крыма, потому что его разворовали чиновники и погубили болезни. Он долго служил в различных канцеляриях, хорошо знал чиновничий мир, его жадность, бессердечие по отношению к народу.

Обилие наблюдений влечет его к сатире, правдивым очеркам в духе школы Гоголя, а затем и Щедрина, которого он во многом предваряет. Аксаков, как чиновник-очевидец, отставной надворный советник, бывший секретарь правительствующего сената, а затем обер-секретарь того же сената, бывший чиновник министерства внутренних дел, вытащил на свет божий много тайн. А настоящего таланта для творчества в сатирическом роде не было, да и не хотелось ему сближаться с «натуральной школой». Сначала Аксакова потянуло на мистерию в трех периодах под названием «Жизнь чиновника» (1843). Герцен напечатал ее в Лондоне, а в России она смогла появиться только в 1886 году. В шаржированной форме изображается чиновник, который запродает душу дьяволу, чтобы без зазрения совести грабить народ. Более содержательной у Аксакова получилась публицистическая пьеса «Присутственный день уголовной палаты» (1853). Герцен также напечатал ее в Лондоне, а в России она появилась в 1871 году с измененным заголовком и добавлением «Из недавнего прошлого». Аксаков сам сознавал однокрасочность своих картин, плоскую протокольность всего, что глаза видели и уши слышали. Тут нет действия, а только описания, характеристики председателя уголовной палаты, двух заседателей от дворянства, заседателя от купечества, секретаря-деляги, карьериста и подлипалы, трех писцов, мелких хищников, ябедничающих друг на друга, вахмистра, распорядителя порядка, конвойных, арестантов в ножных кандалах. Беззакония творятся под портретом императора. У народа прав – никаких. Но и этого было достаточно, чтобы цензура усмотрела в сочинении «злую сатиру».

У славянофила Аксакова везде скрывается добровольное самоограничение: нет необходимости показывать злодейства, обобщать их, так как они не уходят от наказания. Все показываемое – частности, извращения в целом благостного режима. Общий социальный порядок нужно охранять. У славянофилов мы находим гримасы сатиры: они были крамольниками благочестивыми, боролись против подлинно обличительной литературы. Все это крайне сужает их исторические заслуги.

Они были утопическими романтиками, руководствовались предвзятыми идеями, нередко почерпнутыми у западных теоретиков и историков: Сен-Симона, Гизо, – против которых вроде бы спорили. Они не скрупулезно вникали в связный почерк истории, а отбирали Из нее только те элементы, которые «подтверждали» их доктрины.