Владимир Галактионович Короленко (1853-1921)

Через всю жизнь пронес Короленко верность наследию 60-х годов. Он был сторонником эстетики Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова, что ярко проявилось в его литературно-критических статьях. Но Короленко, как ему казалось, усмотрел и чрезмерно «книжный», отвлеченно-теоретический характер наследия «шестидесятников», и ему очень хотелось, чтобы их идеалы воплотились в действительность. «Хождение в народ» и народовольческий терроризм Короленко отверг как теории наивно-утопические, несущие в себе пагубу великому освободительному движению. Сам Короленко был бесстрашным в служении общему делу: он подписывает коллективный студенческий протест во время «беспорядков» в Петровской земледельческой и лесной (ныне Тимирязевской) академии; уже будучи ссыльным в Перми, отказывается от присяги вступившему на трон Александру III, и его ссылают в Якутию. Но он не вступает ни в одну из существовавших подпольных революционных организаций, усматривая в них сектантский характер, революционеров без народа. Короленко предпочитал действовать открыто, пером публициста и художника.

Короленко вдумчиво изучал русскую действительность, глубоко вникал в народную психологию. Но в литературе он держался независимых мнений. Уважал Л.Н. Толстого за его творчество, широту и глубину охвата жизни, но совершенно расходился с Толстым в вопросе о путях и средствах разрешения социальных противоречий. Сам человек с ярко выраженной общественной позицией, он тем не менее ценил Чехова за всесторонность подхода к действительности, художественную правдивость изображений. По признанию Горького, Короленко на первых порах подал ему пример трезвокритического отношения к сложившимся штампам в оценке жизненных явлений, творчества того или иного литератора, предостерегая от чрезмерного увлечения словами и приукрашивания людей.

Короленко-гражданин сформировался раньше, чем Короленко-писатель. Гражданская тема оказалась основной в его творчестве. Многое из своих исканий и переживаний Короленко отобразил в «Истории моего современника» (1905-1921, отд. изд. 1922). Все, что рассказано в этом незавершенном произведении, было, но многое он и домысливает, чтобы типичнее обрисовать подвижника идей 70-80-х годов. «История...» писалась Короленко на склоне лет, когда он уже имел возможность бросить ретроспективный взгляд на события прошлого и с большой трезвостью оценить их значение.

«История...» – широкое эпическое повествование о драматической, исполненной подлинного трагизма судьбе поколения 70-х годов. Дума о народе, о его возможностях была на переднем плане. «Представление о «народе» со времени освобождения, – писал Короленко, – занимало огромное место в настроении всего русского общества. Он, как туча, лежал на нашем горизонте, в него вглядывались, старались уловить формы, роившиеся в этой туманной громаде, разглядеть или угадать их. При этом разные направления видели разное, но все вглядывались с интересом и тревогой и все апеллировали к народной мудрости».

В изучении народа Короленко определенно начинал обгонять своих современников. Именно в этом вопросе приходилось пересматривать прежнюю систему взглядов, обнаружив в ней нестройность и непоследовательность. О народе многие говорили все еще как о «благодушном богатыре, сильном и кротком». В ссылке Короленко встретил много хороших людей, но увидел и невежество, забитость и закоренелое холопство. Уже сам привоз ссыльного повергал мужиков в уныние: лишний рот корми, лишние начальственные повинности. И большим благом оказывалось в глазах мужиков, если «политический» был «чоботной», т.е. сапоги умел шить и инструмент привез с собой. Это в корне меняло дело: может «бабе чирики изладить».

Можно ли считать случайностью, что Короленко довел описание событий в «Истории...» только до 1884 года, т.е. до своего возвращения из якутской ссылки, после которой, собственно, и началась литературная его деятельность? Случайно ли, что перед нами длинная серия эпизодов, не имеющая определенного логического конца? Все эпизоды однотипны; ссыльный и его тюремное, поселенческое начальство. А если речь идет о других ссыльных, то излагается одна и та же история: кто и как сюда попал. Произведение заканчивается возвращением героя из ссылки, но ясно, что скоро он нарвется на новую ссылку.

Перед нами широкая картина умственного брожения в среде студенческой молодежи 70-х – начала 80-х годов. Но говорит ли автор о себе, о своих друзьях по Технологическому, Горному институтам в Петербурге или Петровской академии в Москве, о террористах И. Млодецком, А. Желябове, С. Степняке-Кравчинском, о Г. Лопатине – везде Короленко схватывает только общий эмоциональный тон их подвижнической деятельности, их служения народу, не входя глубоко в самый мир их идей. Летопись идейных исканий не получается: все сведено к героизму и самопожертвованию.

История будет всегда благодарна Короленко за то, что он, вслед за Ф.М. Достоевским, А.П. Чеховым, П. Якубовичем, коснулся темы каторги, показав, что царская Россия губила в тюрьмах и в Сибири лучшие силы народа. И современный читатель с интересом узнает о многих героических именах, которые уже позабыты. И все же «История...» сильно проигрывает, например, в сравнении с «Былым и думами». У Герцена не только ярче и многообразнее типы и язык. У него показаны идейные искания поколения. Декабристы и петрашевцы, 1812, 1825, 1830, 1848 годы – это рубежи европейской и русской истории. Вольтер и «энциклопедисты», Гегель и Фейербах, Белинский и сам Герцен – это вехи европейской духовной эмансипации, когда закладывались основы современного мышления и миропонимания. Герцен осмысливает свой «русский», общинный социализм, ошибается и приходит к верным выводам, умеет соотнести свои теории с поступательным ходом человечества. Никакой героикой столкновений с жандармами не оправдаешь наступившего в 70-е годы понижения теоретического уровня освободительного движения. Этим понижением было народничество. Короленко с симпатией воспроизводит возраставший героизм борьбы, отчаяние интеллигенции. Но теоретический аспект его «Истории...» слаб и рисуемые им героические примеры повторяют один другой, все на одну колодку, не имея широкой перспективы как во внутреннем своем сцеплении, так и в конечной исторической цели.

Произведение оказалось незавершенным еще и потому, что массовый героизм Великой Октябрьской революции и гражданской войны был намного выше героизма народников-одиночек. Развитие истории подтверждало ошибочность их пути. С годами ореол «современника» тускнел. Соединить оба времени Короленко не смог. Красный террор гражданской войны повергал его в ужас: вот тебе и конечный результат всех стремлений. Он разочаровывается. Финал трагедии: история моего «современника» оказалась недописанной.

Короленко-художник предпочитал жанр рассказа. Тут сказались условия 80-х годов. Его небольшие рассказы всегда построены на какой-либо встрече с бывалым человеком, а тюрьма и ссылки давали много таких случаев. Давали их и многочисленные поездки, которыми Короленко особенно увлекался в нижегородский период жизни – с 1885 по 1896 год. Это годы расцвета его творчества. Главное в его рассказах – воспевание героизма, стойкости, сопротивления злу, страстного стремления гордого человека к добру и свободе, общественной полезности. Эти темы по-своему противостояли хмурым будням 80-х годов и определили особое положение Короленко в литературе этого периода.

Поскольку критика российского самодержавия, общественного бесправия постоянно была вопросом дня, голос Короленко до 1905 года звучал в полную силу. Писатель-демократ, имевший за плечами годы борьбы и страданий и продолжавший выступать в роли страстного публициста-обличителя, делался в глазах всей русской передовой общественности олицетворением лучших качеств русского писателя, совести народа. Но духовный кризис назревал в творчестве Короленко.

Обосновавшись с 1900 года в Полтаве, Короленко оказался отрезанным от центров освободительного движения, Петербурга и Москвы, хотя трудно упрекать писателя в какой-либо изоляции от общественных вопросов, все же его обличения этого периода никак не связывались с разгоревшейся классовой борьбой в стране. Так сказать, «современность» Короленко оставалась в его молодости.

Наиболее близким писателю типом героя была Морозова из рассказа «Чудная» (1880, опубл. 1905). В основу образа положены черты ссыльного врача Э.Л. Улановской, которую Короленко встретил в Березовых Починках. Остальные его герои – каторжники, бродяги, удалые люди, разбойники. Они являются носителями стихийного протеста, который, по мнению писателя, представляет собой большую ценность. Но следует сказать, что, при всей символичности выдвижения протестантов такого рода, Короленко весьма правдив в описании их внутреннего мира, внешности, не чужд известной критики слабых моментов в их поступках и сознании и не скрывает того чувства обреченности, которое неизбежно сопутствует любованию ими. Короленко весьма критичен по отношению к босякам, которые в ранних рассказах им романтизированы.

В рассказе «Чудная», написанном в вышневолоцкой тюрьме перед ссылкой в Сибирь, Короленко выводит свой образ «светлой личности» – человека неподдельной правдивости, резко противостоящий персонажам Д.Л. Мордовцева («Знамения времени») и других модных писателей. Образ революционерки Морозовой, чахоточной, с узелком книг, сопровождаемой жандармами в Сибирь, написан любовно. Она с презрением отказывается от мелких услуг конвойного в дороге, не считает жандармов за людей, высмеивает упоминание ими на каждом шагу слова «закон». «Чудной» она и оказывается в восприятии конвоиров. Один из жандармов, сопровождавших партию ссыльных, был поражен ее благородством, гордостью, сознавал ее моральное превосходство над собой и своим напарником. Можно сказать, «чудная» Морозова оказала благотворное влияние на этого человека, начинавшего задумываться над окружающим. Вскоре «чудаком» оказался и сам жандарм Гаврилов: на него донесли. А Морозова все стояла перед его глазами. Она ведь под конец и руку ему подала: «...Желаю вам когда-нибудь человеком стать». Неподдельность тона этого произведения достигается тем, что рассказ ведет сам жандарм. Перепады его настроений естественны. Сила Морозовой не только в ее личной стойкости, а во Бесчеловечности исповедуемых ею идей.

Обе волновавшие Короленко темы – вольномыслие и народ – объединялись в его творчестве, он все чаще исследовал рождение стойкости, противоборства в самом народе. Тюрьмы и ссылки свели Короленко с простыми людьми, претерпевшими вместе с ним тяготы. Герои рассказа «Яшка» (1881), «Федор Бесприютный» (1885, опубл. 1927) и «Соколинец» (1885) имели реальных прототипов.

Образ каторжника, бродяги у Короленко восходит к разбойничьему фольклору, несет в себе настроение протеста, самоутверждения личности. Но писатель воспроизводит и извращенные формы, в каких проявляется этот протест у человека из народа, попавшего в бесчеловечные условия царской тюрьмы и каторги («Яшка»).

В рассказе «Соколинец» (из рассказов о бродягах) изображается группа беглецов с «окаянного» острова Соколиный (явный намек на Сахалин), которая имеет ближайшую цель – выбраться на волю. Сообща они преодолевают чудовищные трудности. И концовка звучит поэтически, предсказывая бесконечную вереницу возможных приключений. Никогда бродяга не осядет на месте, не продаст своей воли-волюшки: «Уйду... в тайгу... Что на меня так смотришь? Бродяга я, бродяга!..» Достойна высокой оценки и внутренняя целостность рассказа. Чехов писал автору: «Ваш «Соколинец», мне кажется, самое выдающееся произведение последнего времени. Он написан, как хорошая музыкальная композиция, по всем тем правилам, которые подсказываются художнику его инстинктом».

Следующий шаг Короленко – познание народа в будничных условиях, в которых и формы протеста должны быть иными. Они могут быть не менее драматичными, но должны непременно вырастать из сложных повседневных отношений. Важно было снять с народных героев ореол исключительности. Вся жизнь народа есть укор неправде, и он верит в справедливость и оживает в борьбе за нее. На эту тему написаны лучшие рассказы Короленко – «Сон Макара (Святочный рассказ)» (1885) и «Река играет» (1892). И переход от слободки Чалган, затерявшейся где-то в якутских просторах, к берегам великорусской Ветлуги, от бедного Макара, который за долгие годы жизни на стороне почти утратил русские черты, к лодочнику Тюлину, с такой уверенностью чувствующему себя бесстрашным хозяином на берегах взбунтовавшейся Ветлуги, – все это свидетельствовало о погружении Короленко в самую гущу народной жизни.

Герой назван Макаром потому, что на него, как в поговорке, все шишки валятся. Примитивная жизнь его вся тратилась на поиски пропитания. Как и многие люди того края, зависит Макар от подаяний природы, но он не ропщет, он сам – часть природы. Он смирен и полон сознания невозможности каких-либо перемен в своей жизни. Только во сне, в котором, как и в жизни, все перемешивается, языческое и христианское, он позволяет себе заспорить с большим Тойоном о справедливости. Макар готов покаяться в том, что много пил водки, обманывал. Но когда он увидел, что чаша весов, на которой лежит сделанное им добро, тянет мало и ему не миновать ада, здесь терпение Макара истощилось. Он не дал восторжествовать над собой, стал отстаивать свои права. Вдруг он ощутил в себе дар слова, речь его стала плавной и убедительной. Старый Тойон, сначала рассердившийся на такую дерзость, потом стал слушать с боль-шям вниманием. Макар рассказал, как гоняли его старосты и старшины, заседатели и исправники, пугали попы, томили нужда и голод, морозы и жара, дожди и засуха. И заметил Макар, что чаша добра потянула вниз, в его пользу. Жаль только, что торжество справедливости Макар увидел лишь во сне.

Тема прельстительного «сна» русского народа, сказание о граде Китеже, будто бы ушедшем на дно озера Светлояр при приближении Батыя, привлекли внимание Короленко в период его жизни в Нижнем Новгороде. Он много путешествовал, побывал на Ветлуге и Керженце, на местах паломничества тысяч людей из центральной России, с Урала и Сибири. Его захватывает мысль уяснить особенность народного миросозерцания. К Светлояру стремятся толпы людей, чтобы хоть на короткое время стряхнуть с себя обманчивую суету и взглянуть за таинственную грань. Много едкого говорит Короленко о фанатизме религиозной толпы, о кликушах и калеках. И хотя известно, что никакой «чудотворной» нет, что все чудеса крестного хода шиты белыми нитками, все же, пишет Короленко, «я смотрел на эту картину не без волнения... Такая волна человеческого горя, такая волна человеческого упования и надежды!.. И какая огромная масса однородного душевного движения, подхватывающего, уносящего, смыкающего каждое отдельное страдание, каждое личное горе, как каплю, утопающую в океане!..». Может ли интеллигенция родить подобную духовную силу, которую мог бы воспринять народ, пойти за ней?

И вот на Ветлуге Короленко встретился не только с фанатическим благочестием, но и с людьми, начисто его отвергающими, даже как будто не ведающими о нем, с людьми, которые, как взыгравшая Ветлуга, олицетворяют народную отвагу, смекалку и волю к действиям. Таков был поразивший писателя перевозчик Тюлин, которого он воспел в рассказе «Река играет. (Эскизы из дорожного альбома)». Короленко любовался его решительными действиями в критическую минуту. Образ Тюлина ничего общего не имеет с образом того добродушного богатыря, которого идеализировали народники. В начале рассказа Тюлин предстает ленивым нетрезвым мужиком, который и шесты не припас и ухом не ведет, когда его кличут с того берега. Но все «праведники», хулители в лодке падут ниц перед Тюлиным, растеряются, когда нагрянет буря, опасность. Тюлин словно ожил, сжался в пружину, и все смотрят на него с восторгом и уважением. Но вот опасность миновала, до берега добрались – и глаза Тюлина угасли. И снова он лежебока, снова слышится: «не поеду», «подождут».

Рассказ этот привел в восторг Горького: «...Это любимый мой рассказ; я думаю, что он очень помог мне в понимании „русской души“». Горький высоко оценивал такое решение темы народа: «В художественной литературе первый сказал о мужике новое и веское слово В.Г. Короленко в рассказе „Река играет“». А это «веское слово» заключалось в том, что Короленко показал, как затаена в мужике скрытая сила, которая может в нужный момент проявиться.

Рассказ «Без языка» (1895) отразил впечатления писателя от поездки в Чикаго на Всемирную выставку в 1893 году. Не претендуя на обстоятельное изображение американской жизни, с которой он не успел хорошо ознакомиться, Короленко пишет не столько об Америке, сколько о том, как Америка представляется на первый взгляд простому человеку из России. Припомнились и давние впечатления от встречи в вышневолоцкой тюрьме с белорусом Девятниковым, который послужил прототипом образа главного героя рассказа – Матвея Лозинского.

С наивными деревенскими представлениями о жизни, «без языка», с мешком за плечами ринулся Матвей в Америку искать лучшей доли. Бедняки ехали туда в поисках куска хлеба. В рассказе много трагикомического. Но главное – победа над трудностями, моральная чистота, которую пронес Матвей через мир торгашества, спекуляций, черствости, равнодушия, царящих под светочем статуи Свободы, которая приветствует в бухте Нью-Йорка беглецов со всего света. Увязавшийся с Матвеем земляк Дыма сразу стал приспосабливаться к местным нравам. А Матвей не раз вынужден был иметь дело в полицией, которая выслеживала «дикаря в свитке», повалившего целую цепь охранников на митинге голодных в городском парке. О Матвее зашумели в прессе: «Дикарь в Нью-Йорке», «Кафр, патагонец или славянин?», «Угроза цивилизации», «Оскорбление законов этой страны». Саркастически высмеивается изворотливая речь лидера профсоюзов мистера Гомперса, призывавшего безработных к сохранению «порядка, достоинства, дисциплины». А забредший случайно на митинг Матвей (после ночевки в парке под открытым небом) вмиг сообразил, в чем дело, и примкнул к толпе: тут и «без языка» все понятно. В образе этого героя Короленко еще раз продемонстрировал, сколько здравого смысла, готовности постоять за себя, преодолеть любые препятствия и опасности заложено в простом человеке.

Жизнестойкость интересовала Короленко и с философской стороны. Если можно выжить «без языка», то можно выжить и «без глаз». В повести «Слепой музыкант» (1886, с доп. 1898) психологически тонко описано открытие мира слепорожденным мальчиком. И люди несчастные, как конюх Иохим, которому изменила невеста, как дядя по матери, израненный гарибальдиец Максим, который мудро направляет воспитание племянника, – все они полагают, что человек должен выступать на свою защиту и защиту других. Внешне отвлеченная от больших социальных проблем, повесть «Слепой музыкант» в философском смысле примыкает к основным произведениям Короленко о людях «бесприютных», но обретающих друзей и поприще. Как художник Короленко не уставал разрабатывать три темы: бичевать насильников, защищать униженных, отыскивать «светлые огоньки», которые, светя во тьме, призывают к сопротивлению, к пояскам настоящей жизни.

Короленко переживал за судьбы мира и цивилизации в годы первой мировой войны. Он понимал, что победителей в развязанной империалистами бойне не будет, хотя было бы особенно плохо для человечества, если бы Вильгельм II победил. Короленко знал, что кроме Германии Вильгельма есть еще Германия К. Либкнехта, которая «умеет бороться за другие, общечеловеческие идеалы», что есть Г. Манн, автор превосходного романа «Верноподданный», который едко высмеивает агрессивное и чванливое пруссачество. В прямолинейную проповедь морали писатель не верил. Нужно, чтобы все народы участвовали в решении вопросов о войне и мире; нужно, чтобы были ликвидированы «несовершенства» общественного устройства.

Февральская революция 1917 года обрадовала Короленко: это было начало исполнения всех его чаяний. Но он недоумевал, почему продолжается мировая бойня? Его радовал нараставший протест против войны – «ужасной свалки». Короленко много выступает: на митингах и собраниях, в Совете рабочих и солдатских депутатов, на учительском и крестьянском съездах. Он выпускает брошюру «Падение царской власти» (1917).

Но Октябрьской революции Короленко не принял, хотя в начавшейся гражданской войне сочувствовал большевикам. Когда Полтава переходила из рук в руки, он, рискуя жизнью, не раз ходатайствовал об арестованных большевиках, вызывался быть защитником перед петлюровским военно-полевым судом обреченного на казнь студента-большевика. Но Короленко равно возмущался террором с той и с другой стороны, призывал к гуманности. Он писал в 1919 году: «Я хочу сказать им, что пора обеим сторонам подумать, что зверства с обеих сторон достаточно, что можно быть противниками, можно даже стоять друг против друга в открытом бою, но не душить и не стрелять уже обезоруженных противников...». Жизнь Короленко не раз была в опасности: петлюровцы грозили ему расправой, к нему врывались в дом и стреляли в него с целью ограбления. Это произошло в момент, когда у него находилось два миллиона, собранные «Советом защиты детей». Деньги предназначались умирающим от голода русским детям в столицах. Он публиковал в полтавских газетах обличающие националистов статьи («Грех и стыд», «Пределы свободы слова») – и снова рисковал жизнью.

Но старый честный демократ Короленко в письмах к А.В. Луначарскому (на которые не последовало ответа) решительно выступал против разгула красного террора, бессудных массовых расстрелов, произвола отдельных комиссаров. Он считал такие действия двойным позором для революции большевиков, таящими опасность для самой революции. Гуманизм Короленко остается высоким примером и для нас.