Иван Иванович Дмитриев (1760-1837)

Неотъемлемой частью литературы XIX века была деятельность Ивана Ивановича Дмитриева, доживавшего в Москве, в отставке после службы членом Государственного совета и министром юстиции. Он был весьма почитаемым автором, в 1803-1805 годах вышло издание его сочинений и переводов в трех томах – пятое по счету, а шестое увидело свет в 1818 году. Его лирическую песню «Стонет сизый голубочек» распевали по всей России, она попала во многие песенники XIX века. К его мнению прислушивались молодые литераторы. Одно время он жил в Харитоньевской слободе, там, где снимали квартиры Пушкины, был знаком с Сергеем Львовичем, бывал у него дома и видел подраставшего Александра Пушкина. Принимал и у себя, особенно когда переехал к Красным воротам, а затем на Патриаршие пруды. В его доме собирались все московские и петербургские литераторы. Вяземский воспел этот приют муз и дружбы в стихотворении «Дом Ивана Ивановича Дмитриева». О Дмитриеве-остряке, «российском Лафонтене», о его баснях, апологах красноречиво рассказывают в воспоминаниях С.П. Жихарев, М.П. Погодин, Ф.Ф. Вигель, П.А. Вяземский, М.А. Дмитриев (племянник) и др. Дмитриев был убежденным карамзинистом и другом Карамзина. Оба они – сверстники, родом из Симбирской губернии. Дмитриев писал полемические стихи против всех, кто нападал на Карамзина.

Сатирическими стихотворениями, сказками, написанными в самом конце XVIII века, но получившими общественный резонанс в эпоху, нас интересующую, Дмитриев подготавливал мотивы великих произведений русской литературы. Это были летучие зарисовки дворянских нравов в форме поэтических афоризмов, метких обобщений. Он не чужд был поверхностного морализма, обличения его не принимали саркастического характера, но наблюдательность Дмитриева была удивительной, а укоры меткими. Такова сатира «Чужой толк» и др.

В шутливой светской сказке «Модная жена» (1791) есть несколько сцен, несомненно подготавливающих мотивы и реалистические приемы грибоедовского «Горя от ума» – о разорительных французских модах, хитроумных свиданиях с помощью всякого плутовства, пронырствах и обманах, об искусных двусмысленных намеках, откровенных самохарактеристик.

У Дмитриева были особые причины ревниво следить за успехом автора «Руслана и Людмилы». Он, можно сказать, оказывался, как и Жуковский, «побежденным учителем». Еще в 1794 году он написал сказку «Причудница», где есть мотивы чудесных снов, волшебных превращений, так блестяще позднее разработанных Пушкиным. Много примеров у Дмитриева розыгрыша и даже уничтожения чудесного при помощи совсем не сказочных развязок, а чисто русских, бытовых.

Единственная действительность, в которую вглядывался Дмитриев, была все та же «матушка Москва», дворянская, грибоедовская, пушкинская. И важны были наблюдения и зарисовки, которые подготавливали знаменитый роман в стихах – «Евгений Онегин». Жизнь сама себя писала в жестах, привычках, приметах обжитого мира, парадоксах своего и чужого, русского и французского.

Под боком всегда был колоритнейший Василий Львович Пушкин. Он со своим московским радушием и галломанией высмеян Дмитриевым в брошюре «Путешествие N.N. в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия».

До сих пор неизвестен источник пушкинского лицейского стихотворения «Лицинию» (1815). Считается, что оно восходит к четвертой сатире Ювенала. Но у Ювенала отсутствует много примет: нет героя по имени Витулий (такого имени вообще нет в римской истории; Пушкин произвел его от латинского слова vitulatio – ликование в честь победы, успехов) и нет главного вывода республиканского характера: «Свободой Рим возрос / И рабством погублен».

Непосредственным толчком для Пушкина к созданию послания «Лицинию», думается, мог послужить Дмитриевский сокращенный перевод «Ювеналовой сатиры о благородстве» (18,03), то есть перевод восьмой сатиры Ювенала. Здесь тот же общий тон негодования против «новичков» (то есть вошедших в знатность «самих по себе, а не по предкам»), расталкивающих других, достойнейших, чтобы пробраться к власти, которые «бесчестят багряницы». Дамазин тот же – Витулий, и Рим идет к своей гибели, открывая поприще для честолюбцев, не умеющих чтить ни святыни, ни предков, ни общей славы.

И еще укажем на одно важное соприкосновение Дмитриева с творчеством Пушкина или, наоборот, Пушкина с Дмитриевым. Когда Пушкин собирал материалы для своего «Пугачева», он воспользовался рассказом Дмитриева, очевидца казни Пугачева в Москве, на Болотной площади.

Литературное братство Пушкина с писателями старшего поколения было очень органичным: они привыкли мыслить общими категориями. Это была «литературная аристократия», как понимал ее сам Пушкин в известной полемике 30-х годов с Н.А. Полевым и Ф.В. Булгариным. Многие классические формулировки Пушкина о литературной критике восходят к формулировкам, моделям понимания, в свое время выдвинутым Дмитриевым.