Всеволод Михайлович Гаршин (1855-1888)

Творчество Гаршина обычно рассматривается через призму его самоубийства. Трагическая тень набрасывается на его облик, и нервный «гаршинский тип» – тип рассказчика – вычитывается в его рассказах. Бросается в глаза многоплановость мотивов творчества Гаршина, восходящих к Достоевскому и Толстому, перекликающихся с Чеховым и предвосхищающих Короленко и раннего Горького. Автобиографизм многих сочинений Гаршина придает им особую, личную интонацию – «из пережитого», ошеломляющую достоверность.

Но не своеобразием тематики привлекает Гаршин, как, в первую очередь например, Щедрин – обличитель чиновничества, Островский – колумб замоскворецкого купечества, Мельников-Печерский – раскольничества. Нет, события, изображенные в самых знаменитых рассказах Гаршина – «Четыре дня» (1877), «Attalea princeps» (1880) – точно не привязаны к какому-либо месту и времени. Все это символично и могло случиться в любых условиях. Словом, материал, который привлекает Гаршин, ценен не сам по себе, а тем функциональным значением, которое он приобретает в силу определенной, проводимой автором философской концепции. Гаршин – один из представителей философского реализма в русской литературе.

О чем говорится в рассказе «Четыре дня»? О впечатлении от русско-турецкой войны конца 70-х годов, в которой Россия выступила на защиту единоверной славянской Болгарии, в течение многих веков томившейся под турецким игом. Гаршин добровольцем участвовал в ней в качестве рядового пехотного полка и был ранен в сражении при Аясларе (оно описано им в очерке «Аясларское дело»). Конечно, в «Четырех днях» множество мелких деталей, дающих точное понятие, как был одет и вооружен русский солдат, как выглядел турок. Надсадило душу рассказчика, как и самого Гаршина, неясное понимание, даже и среди офицеров, целей войны. Толпы добровольцев бессмысленно шли на убой, в ужас повергала бестолковщина, царившая среди командования, воровство в обозном хозяйстве, бездорожье, марши по грязи без отдыха. И все же главное в этом рассказе – общая философия. Из истории мы знаем, что эта война была «справедливая», но Гаршин осуждает и эту войну, организованное человекоубийство, преступления правительств, стравливающих тысячи и тысячи ничем не виновных друг перед другом людей. К такому преступлению никогда не может привыкнуть человеческое чувство, и пора бы войну навсегда запретить. Гаршин не знает, как это сделать, но душа его страдает. Этому пацифизму посвящены и другие произведения Гаршина («Трус», «Денщик и офицер», «Из воспоминаний рядового Иванова»). Имя Иванов выбрано не случайно: это тот обыкновенный русский, даже – шире – средний человек вообще, и случившееся с ним может произойти со всяким.

Для этой философии и выстраивается ужасный сюжет в «Четырех днях». Он ей целиком подчинен.

Раненый в бою с турком Иванов на долгие четыре дня остается наедине со своей жертвой. Он мучается физически и нравственно. Он пересматривает прежние мало осознававшиеся им представления о войне. Он не знал, как именно придется ему убивать человека, но точно знал, что свою грудь подставлять будет. В горячей атаке он как-то случайно увидел «его», то есть турка, который прямо бежал на него. Выбора не было: турок выстрелил и промахнулся, а Иванов штыком воткнул «куда-то». Это «что-то» застонало, а Иванов был подкошен шальной пулей, залетевшей «откуда-то». Нет ни доблести, ни геройства в этих убийствах. Все совершилось как во сне, когда люди не были самими собой. Дальше идет детальное описание, как раненый Иванов очнулся, стал осмысливать свое положение и в нескольких шагах от себя увидел вдруг поверженного им турка.

Не нагнетая ужасов войны, Гаршин однако скрупулезно точно показывает подлинный ужас. Настоящий поединок еще впереди, и он будет продолжаться между убитым и раненым все четыре дня. Счастливое неравенство двух столкнувшихся на войне: один убит, Другой только ранен. Но раненый не раз позавидует убитому: так невыносимы мучения. Мучает жажда, но вода – во фляге у убитого. Раненый ползет из последних сил и падает на грудь своего «спасителя». Невыносимый запах заставляет отползти раненого в сторону. Но ветер меняет направление и – все начинается сначала. Запах становится резче, а силы убывают. Кончается вода. Страшно было при дневном свете: костяная вечная улыбка на отвратительном черепе турка приветствовала раненого, все более впадавшего в безнадежность. С содроганием думал Иванов: «Этот скелет в мундире со светлыми пуговицами и есть война».

В рассказе «Трус» (1879) ужасы осознаются в буднях, а не на войне. Здесь дан принцип обратного развертывания по сравнению с сюжетом в «Четырех днях». Все ужасы, вся клиническая часть предшествует сражению. Герой – не трус, он только видит явную ложь в патриотических разглагольствованиях о войне. От гангрены умирает в палате добрый, хороший человек – Кузьма Фомич. Умирает в тот день, когда героя рассказа с эшелоном отправляют на войну, и он в первом же сражении падает замертво без страданий.

Легко заметить притчевую структуру философских рассказов Гаршина. Она выступает и в контрастном сопоставлении двух университетских друзей в рассказе «Встреча» (1879): один так и остался идеалистом-»шестидесятником», а другой, продав совесть, преуспел, сделав блестящую карьеру. Так они и расстаются, ни о чем не договорившись. С определенным назиданием сталкивает Гаршин противоборствующие начала и в рассказах «Художники» (1879) и «Сигнал» (1887). Подвижничество, самопожертвование противопоставляются себялюбию, корыстным расчетам, пошлости и преступлениям. Эту притчеобразность замечаем и в аллегориях «Attalea princeps» и «Красный цветок» (1883), в которых проводится коренной принцип философии Гаршина: «Весь строй жизни должен быть притянут к ответу».