№ 250 Детская площадка

В ярком летнем свете, В сквере, в цветнике Маленькие дети Возятся в песке: Гречники готовят, Катят колесо, Неумело ловят Палочкой серсо; <…> Все, во всем – беспечны, И, в пылу игры, Все – добросердечны... Ах! лишь до поры! Сколько лет им, спросим. Редкий даст ответ: Тем – лет пять, тем – восемь, Старше в круге нет. Но, как знать, быть может, Здесь, в кругу детей, –

Тот, кто потревожит Мглу грядущих дней, – Будущий воитель, Будущий мудрец, Прав благовеститель, Тайновед сердец; Иль преступник некий, Имя чье потом Будет жить вовеки, Облито стыдом... <…> И, смеясь затеям, Вот несется вскачь С будущим злодеем Будущий палач! Маленькие дети! В этот летний час Вся судьба столетий Зиждется на вас!

В. Брюсов, 1918

В том же 1842 г., когда Фет напечатал «Чудную картину...», Огарев напечатал стихотворение «Изба»: «Небо в час дозора / Обходя, луна / Смотрит сквозь узора / Мерзлого окна...» – и далее о том, как спит отец, улеглась мать, засыпают дети и лишь борется с дремотой молодая дочь. Видно, каким образом новая тема, бытовая, связана со старой, идущей от «Горных вершин»: через ночь (уже с луной, как у Фета) и через сон. Стихотворение Огарева совпало с интересом к быту, растущим в русской литературе в середине XIX в. Поэтому оно вызвало волну подражаний – сперва у Никитина, потом у поэтов-самоучек – И. Сурикова и других, вплоть до представленного здесь С. Дрожжина.

В стихах нашего периода традиция, идущая от тех лет, чувствуется в двух направлениях. Во-первых, деревенский решительно преобладает в них над городским – в нашей подборке на городском фоне развертываются только два стихотворения (к ним можно еще прибавить блоковское «На чердаке» – см.№ 271). Во-вторых, в них преобладает мрачное настроение, вызванное старостью, скудостью, голодом, горем, смертью. Даже творение кончается исцелением, то это исцеление достигается молитвами покойника или покойницы (№ 248– с именами нескольких святых-покровителей;вертоград– сад,куколь– капюшон,помялищав предыдущем стихотворении – от слова «помело»; Н. Клюев любил уснащать свои стихи такими не сразу понятными словами).

Светлым пятном на этом фоне выделяются стихи о детях. Они стали заметны еще во второй половине XIX в. как тема «воспоминания о деревенском детстве»; самым знаменитым, пожалуй, было суриковское «Вот моя деревня, / Вот мой дом родной, / Вот качусь я в санках / По горе крутой...» и далее – о сказке про жар-птицу. Когда Блоку было заказано стихотворение для детского журнала, он взял за образец именно Сурикова (№ 243). Брюсов перенес сцену детских игр в город (№ 250). Городецкий ввел в свои стихи сказочные мотивы (№ 249), также следуя Сурикову. Сказочные мотивы могут разрастаться – «Самоцветные камни» Ю.А.Анисимова, «Сказка» С. Городецкого (они не вошли в книгу только потому, что слишком длинны). В них повеселевший было 3-ст. хорей опять становится мрачным: сказка Городецкого – про косу, взятую у Смерти («Скрылась человечья / Старая краса. / Только у заплечья / Высится коса...»). Ср. печальный сказочный мотив у Блока –№ 273.

Мы видим, как постепенно, шаг за шагом, но не теряя связи, может отступать тематика 3-ст. хорея от первоначальной, заданной Лермонтовым: от природы к быту, от быта к детству, от детства к сказке.

ТОСКА

№ 251

* * *

В этой жизни смутной Нас повсюду ждет За восторг минутный – Долгой скорби гнет. Радость совершенства Смешана с тоской.

Есть одно блаженство – Мертвенный покой. Жажду наслажденья В сердце победи, Усыпи волненья, Ничего не жди.

К. Бальмонт, 1895

№ 252

* * *

Дождь неугомонный Шумно в стекла бьет, Точно враг бессонный. Воя, слезы льет. Ветер, как бродяга, Стонет под окном, И шуршит бумага Под моим пером.

Как всегда, случаен Вот и этот день, Кое-как промаян И отброшен в тень. Но не надо злости Вкладывать в игру, Как ложатся кости, Так их и беру.

Ф. Сологуб, 1894

№ 253

* * *

Капли дождевые Об окно стучат, Призраки ночные Что-то говорят. Ночь и день все хлещет Мелкий дробный дождь… Нет, не затрепещет Прожитая мощь... Правда, песни спеты? Капли мутны, злы...

Черные портреты, Дальние углы… Капли барабанят, Надрывают грудь... Сердце не устанет Вспоминать свой путь... <...> Правда так убога, Правда так скупа... Дней, как капель, много... Ночь, как крот, слепа...

А. Лозина-Лозинский, 1912

№ 254

* * *

Мир закутан плотно В сизый саван свой, В тонкие полотна Влаги дождевой. В тайниках сознанья Травки проросли. Сладко пить дыханье Дождевой земли.

С грустью принимаю Тягу древних змей: Медленную Майю Торопливых дней. Затерявшись где-то, Робко верим мы В непрозрачность света И прозрачность тьмы.

М. Волошин, 1905

№ 255

* * *

В сумраке и скуке Тает день за днем. Мы одни – в разлуке. Мы одни – вдвоем. Радость иль утрата – Но уста молчат.

Прячет брат от брата Свой заветный клад, – Тайной сокровенной От нечистых рук Кроет мир священный И блаженств и мук.

М. Лохвицкая, 1900/1902

№ 256

* * *

<...> Глухо, одиноко Осенью в саду. День, усни глубоко, Не томись в бреду. Глухо, одиноко В думах у меня, Боль, усни глубоко До другого дня. Ты меня забыла. Как тебя забыть?

Ты тоской убила. Как тоску убить? Ты влекла, хотела. Телом тело жгла, Ты смеялась, пела И – ушла. День вставал с Востока В солнечном бреду. Глухо, одиноко Осенью в саду.

Я. Годин, [1913]

№ 257

* * *

Ты ушла, но поздно: Нам не разлюбить. Будем вечно розно, Будем вместе жить.

Как же мне, и зная, Что не буду твой, Сделать, чтоб родная Не была родной?

Д. Мережковский, [1914]

№ 258

* * *

Ты ль меня забыла И не вспомнишь вновь? Но тому, что было, Имя не любовь... <...> Сердце не забьется, Чутко замерев, В речи не прольется Трепетный напев, И, ко лжи готовы Милой не спроста,

Не сплетутся зовы, Руки и уста. <...> Миг неповторимый, Тающий вдали. Иль, не видя, мимо Счастия прошли? Иль светлей и краше Счастью не бывать, И на свадьбе нашей Божья благодать?

С. Рафалович, [1916]

№ 259

* * *

Нет душе покою, Глянул день в глаза, И опять я строю Шаткие леса. Снова сердцу надо Веровать в чертеж, И мечтам – услада Новых планов ложь. Снится, снится зданье, Купол золотой, Бракосочетанье, Ночь с тобой, с тобой.

Мы во мраке двое... Двери тишь хранят... Зыблются обои... Душит аромат... – Тщетно, дерзкий! тщетно! Не воздвигнешь вновь Купол огнецветный, Новую любовь! Будешь вновь обманут, Разберешь леса, И руины глянут Прямо в небеса.

В. Брюсов, 1901

Тоска – эмоциональный знаменатель подавляющего большинства просмотренных нами стихотворений. Это настроение задано общим образцом – «Горными вершинами» Гёте – Лермонтова. Его концовке «Подожди немного – / Отдохнешь и ты» как бы откликаются строки Бальмонта: «...Есть одно блаженство – / Мертвенный покой» (№ 251), а им – брюсовское: «Нет душе покою, / Глянул день в глаза...» (№ 259). Неудивительно, что является целый ряд стихов, в которых настроение тоски выступает на первый план, а декорации природы или быта исчезают или становятся малозаметны.

В бытовых стихах часто изображался старик или старуха в избе, тоскующие под звуки ночной вьюги (№ 245—247). Достаточно поэту поставить себя в положение такого героя и повести изложение от первого лица, как получится именно такое стихотворение о тоске (№ 252—255). В качестве «пейзажного» фона здесь с удивительным единообразием предпочитается дождь. Характерным образом вновь всплывает тема пути (жизненного) и рифма «грудь – путь» (№ 253, ср.№ 226и228).Майяв стихотворении Волошина – индийское философское понятие для обозначения кажущегося, мнимого, преходящего.

Когда чувство тоски требует более конкретной мотивировки, то естественно возникает самая традиционная поэтическая тема – несчастная любовь. В 3-ст. хорее XIX в. она – редкость; поэты нашего времени осваивают ее впервые. Это сказывается на интонационном строении стихотворений: в стихах традиционного стиля (таково большинство стихотворений, вошедших в раздел «Природа» и «Быт») почти все четверостишия раскалывались пополам на две коротенькие фразы, здесь все чаще фраза становится сложней и охватывает все четыре стиха. (Проверьте!).

ЛЮБОВЬ

№ 260

* * *

Станет на пороге: Как пройти легко? Конус синагоги Очень высоко. В домике еловом Елкий клей в стене. Сад заплыл лиловым В западном окне.

Так тепло и сыро, И бассейн нагрет; Больше солнца вырос Первый солнцецвет. Словно из неволи, Трудно мне уйти. Елками до поля Сужены пути.

К. Арсенева, [1916]

№ 261

* * *

Говор мой змеиный Твой ли сон унес? За водой долинной Две ложбинки роз. Жизнь пестрится скупо, И душа темна… Кто навесил купол Выше, чем сосна? Ты так удивленно Веришь ласке слов…

Не люблю я звона Трех колоколов. Взор облещет юркий Все твое лицо, Из чешуйной шкурки У меня кольцо... Золотом светильным Облестят сосну, Но к святым и сильным Глаз не поверну.

К. Арсенева, [1916]

№ 262

Два голоса

П е р в ы й.	– Где ты? где ты, милый? Наклонись ко мне. Призрак темнокрылый Мне грозил во сне. Я была безвольна В сумраке без дня... Сердце билось больно...
Д р у г о й.	– Кто зовет меня?
П е р в ы й.	– Ты зачем далеко? Темный воздух пуст. Губы одиноко Ищут милых уст. Почему на ложе Нет тебя со мной? Где ты? кто ты? кто же?
Д р у г о й.	– В склепе я – с тобой.
П е р в ы й.	– Саваном одеты Руки, плечи – прочь! Милый, светлый, где ты? Нас венчает ночь. Жажду повторять я Милые слова. Где ж твои объятья?

Д р у г о й.	– Разве ты жива?
П е р в ы й.	– И сквозь тьму немую Вижу – близко ты. Наклонясь, целую Милые черты. Иль во тьме забыл ты Про любовь свою? Любишь, как любил ты?
Д р у г о й.	– Понял. Мы – в раю. В. Брюсов, 1905

№ 263

Голос

В смутный час вечерен Вспомни голос мой. Если ты мне верен, Я всегда с тобой. Нужно жаждать жажды, Нужно вдаль идти.

Я дышу однажды На твоем пути. Скуден свет унылый, Труден подвиг дня. Позови, мой милый, Позови меня.

М. Лозинский, 1909

№ 264

* * *

Белый цвет магнолий Смотрит, как глаза. Страшно жить на воле: Чуется гроза. Волны, словно стекла, Отражают блеск.

Чу! в траве поблеклой Ящерицы треск. Вкруг смотрю смущенно, Взор в листву проник: Там к цветку склоненный Юный женский лик.

В. Брюсов, 1899

№ 265

* * *

Слышу голос милой, Вижу милый лик. Не моей ли силой Милый лик возник? Разве есть иное? В тишине долин

Мы с тобой не двое – Я с тобой один. Мне ль цветком измятым К нежной груди льнуть? Сладким ароматом Мне, как прежде, будь.

Ф. Сологуб, 1900

№ 266

Из цикла «Чудесное посещение»

Пробудясь в пустыне, Вспомни дальний брег, Тот, ах, тот, где Ныне Значило: Навек! Там, меж гулких впадин, Хладен и гремуч, Так, ах, так отраден Вожделенный ключ! Солнца луч нежгучий Нежит круглый год –

Средь листвы плакучей Благодатный плод. И всегда блаженны, Руки вкруг воздев, Гимн поют священный Сонмы светлых дев. Там, ах, там впервые Деву встретил друг! Звал меня – Софией Светлый сонм подруг.

А. Кочетков, 1920/1922

Когда-то в XVIII в. любовь была обычной темой в 3-ст. хорее: этим размером писались легкие любовные песенки. Именно таков самый ранний образец русского 3-ст. хорея – комично звучащее четверостишие В. Тредиаковского: «Худо тому жити, / Кто хулит любовь: / Век ему тужити, / Утирая бровь» (под «бровью» здесь подразумевается лоб). Можно вспомнить также «Всех цветочков боле / Розу я любил...» И. Дмитриева, «Розы расцветают, / Сердце, отдохни...» В. Жуковского и др. Это – благодарный материал для стилизаций. Вот два примера тому из нашего периода. Образцом для Сологуба были французские песенки XVIII в., для Бунина – русские литературные «песни» в духе Кольцова. (Поищите в тексте Бунина искусно скрытые внутренние рифмы.) Заметим, что зачин Бунина в свою очередь послужил образцом для зачина известной песни М. Исаковского «Ой, цветет калина / В поле у ручья...» – сознательно это было сделано или бессознательно, мы не знаем.

Содержание