№ 202 Любовь – мираж

(Ария из оперетты)

  Мерцает огонек на мачте корабля, Что в море темное мою любовь уносит! Лететь бы вслед за ним, и крыльев сердце просит, Но держит узника унылая земля. Лететь бы вслед за ним, и крыльев сердце просит. Еще его во мгле могу я распознать... Вчера я счастлив был: былого не догнать, Что в море темное мою любовь уносит. Вчера я счастлив был: былого не догнать. Пуста моя душа, и склепа нет мрачнее. Заветный огонек, чем дале, тем бледнее: Еще его во мгле могу я распознать. Заветный огонек, чем дале, тем бледнее, Окрест – могилами разрытые поля... Скелеты движутся, костями шевеля... Пуста моя душа, и склепа нет мрачнее. Скелеты движутся, костями шевеля В разгулье праздничном и свадебном веселье... О безотзывная унылая земля! Нег упоительных угрюмое похмелье!.. Чуть брезжит огонек на мачте корабля.

Вяч. Иванов, 1924

Пьеса-сказка «Дитя Аллаха» была написана для кукольного театра; дитя Аллаха– это красавица Пери, которая ищет себе в мужья лучшего из смертных людей, и этим лучшим оказывается царь поэтовГафиз. Она застает его, когда он поет песню на голоса с птицами. Однако форма этой песни – не арабская и персидская, а малайская. В малайской народной поэзиипантум(точнее, «пантун») – это импровизированные четверостишия (обычно с тематическим параллелизмом), иногда соединяемые в цепочку так, чтобы 2-й и 4-й стихи каждой предыдущей строфы повторялись как 1-й и 3-й стихи следующей строфы. Именно в таком «цепном» виде пантум был усвоен европейской поэзией (впервые – французскими романтиками), но широкого распространения не получил, примкнув к ряду твердых форм с повторами, представленных выше.

У Брюсова в такой форме написан один перевод из Ш. Бодлера, вошедший в «Опыты» с подзаголовком «бесконечное рондо»; близко к ней подходят (в чем?) его стихотворение «На смерть И. Лялечкина» (1895) и, отчасти, знаменитое «Творчество» («Тень несозданных созданий...», 1895). Ученица Брюсова Е. Сырейщикова, в свою очередь, изобрела упрощенный вариант пантума – такой, в котором из строфы в строфу повторяются не две, а только одна строка. Здесь каждое новое четверостишие начинается повторением 3-й строки предыдущего четверостишия.

Таким образом, традиционный пантум имеет перекрестную рифмовку. Это облегчает его восприятие: уловив одну повторяющуюся строку, читатель знает, что рифмующаяся с ней тоже будет повторением. Если четверостишия в пантуме будут иметь охватную рифмовку (№ 161), то повторяться будут строки нерифмующиеся и воспринимать такие повторы будет труднее. Вот пример – начало стихотворения В. Ходасевича «На грибном рынке» (1917, под псевдонимом, от женского лица), построенного именно таким образом:

Бьется ветер в моей пелеринке... Нет, не скрыть нам, что мы влюблены: Долго, долго стоим, склонены Над мимозами в тесной корзинке. Нет, не скрыть нам, что мы влюблены! Это ясно из нашей заминки Над мимозами в тесной корзинке – Под фисташковым небом весны...

Какая должна быть следующая строчка у Ходасевича?

Вяч. Иванов тоже строит свой усложненный пантум из четверостиший с охватной рифмовкой. Он облегчает восприятие этих стихов тем, что меняет места повторения строк – так, чтобы повторяющиеся строки все-таки рифмовались между собой. Но зато он и затрудняет восприятие этих стихов новым приемом: повторяющиеся строки повторяются не в первоначальном, а в обращенном порядке. Эта усложненность видна из сравнения: если повторяющиеся строки обозначить одинаковыми цифрами, то схема строения пантума Гумилева будет: а₁Б₁а₂Б₂ , Б₁в₁Б₂в₂ , в₁Г₁в₂Г₂..., а схема строения пантума Иванова:а₁Б₁Б₂а₂ , Б₂в₁в₂Б₁ , в₂Г₁Г₂в₁... Рассмотрите сами, как строят оба поэта концовки своих пантумов. Оперетта «Любовь – мираж» (неожиданный жанр для Вяч. Иванова, поэта высокого стиля) до сих пор не опубликована; текст арии печатается по копии ЦГАЛИ.